Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри - Карло Гинзбург

I

Легкое ощущение дезориентации. Именно это чувство вначале испытывает тот, кто, привыкнув в силу профессии читать акты инквизиционных процессов XVI и XVII вв., обращается к материалам следствия, которое вели Антонио Ломбарди (следственный судья) и Фердинандо Помаричи (заместитель прокурора) в отношении Леонардо Марино и его предполагаемых соучастников. Дезориентации, поскольку эти документы, вопреки всякому ожиданию, любопытным образом весьма схожи. Между ними существуют и важные различия – такие, как присутствие на сегодняшних процессах адвокатов ответчика; оно хотя и предусматривалось предписаниями инквизиции, отраженными в «Священном арсенале» Элизео Мазини (напечатанном в Генуе в 1621 г.), но в то время на практике применялось редко. И тем не менее ныне допросы подозреваемых, так же как и в инквизиционных судах три или четыре столетия назад, проходят втайне, в пространстве, куда не проникают нескромные взгляды публики (даже в столь не приспособленных для процессов местах, как казармы карабинеров).

Проходят или, вернее, проходили. С вступлением в силу нового кодекса из итальянского уголовного судопроизводства частично исчезло тайное следствие, т.е. преимущественно обвинительный аспект права, плохо сочетавшийся с его другим – состязательным – элементом, предполагавшим судебные дебаты³. Следствие Ломбарди и Помаричи по делу Марино и его возможных сообщников стало одним из последних процессов (едва ли не самым последним), которые велись на основе прежнего законодательства.

Однако сразу же поразившее меня впечатление о преемственности с прошлым оказалось связано не только с институциональными аспектами следствия. Оно возникло под влиянием более тонкого и специфического сходства с инквизиционными процессами, которые мне известны лучше: делами против женщин и мужчин, обвинявшихся в колдовстве. Здесь вызов соучастника имеет принципиальное значение, особенно если центральное место в признаниях подсудимого занимает шабаш, ночной слет ведьм и колдунов⁴. Иногда по своему почину, чаще под влиянием пыток или по внушению судей обвиняемые в итоге называли имена тех, кто участвовал вместе с ними в дьявольских ритуалах. Таким образом в процесс могли быть вовлечены (как и происходило в действительности) пять, десять, двадцать человек, вплоть до всего населения целых общин. Впрочем, именно Римская инквизиция, наследница средневековой (или, как ее еще называли, епископальной) инквизиции, давшей решающий импульс преследованиям из-за колдовства, впервые поставила под вопрос правовую легитимность подобной процедуры. В начале XVII в. из среды инквизиторов Римской конгрегации Святого престола вышел документ под названием «Instructio pro formandis processibus in causis strigum, sortilegiorum & maleficiorum» («Руководство по процессам против ведьм, колдунов и чародеев»), который однозначно сигнализировал о переменах в сравнении с прошлым. Опыт, говорилось в тексте, показывает, что до сих пор дела о колдовстве почти никогда не велись на основе приемлемых правовых критериев⁵. Судьи инквизиции, ведшие процессы на периферии, получали предупреждение: им надлежало «со всем судебным тщанием и хитроумием» держать под контролем все высказывания обвиняемых; по возможности разыскивать орудия преступления; доказывать, что исцеления или болезни нельзя свести к естественным причинам.