Царевна Софья и Петр. Драма Софии - Андрей Богданов

Российская история легендарна в прямом смысле. Исторические легенды веками формировались по заказу Власти — и всеми средствами вбивались в головы подданных. Мифология о временах царевны Софьи — яркий пример трехвековой преемственности государственной исторической пропаганды.

Разумеется, механизм замены подлинной истории лубочной картинкой или политическим плакатом непрост. Среди историков было немало правдоискателей, открывавших ту или иную страницу запечатанной в архивах истины. Множество важных документов и материалов, правдивых исследований опубликовано, немалая часть лжи опровергнута — но это никак не сказывается на исторической пропаганде, с замечательным цинизмом «не замечающей» истины и продолжающей тиражировать отвергнутые наукой представления.

Воздействие приятной Власти легенды на общественное сознание касается и художников, усиливающих ее своими бессмертными творениями. Страшная и гадкая царевна Софья и всепобеждающий реформатор Пётр (естественно — Великий) на картинах Валентина Серова — результат длинной серии искажений в изобразительном искусстве, целенаправленно придававших облику Софьи отвратительность, а образу Петра — возвышенность.

«Хованщина» Модеста Мусоргского — произведение настолько великое, что лишь большими усилиями постановщиков «вписывается» в установленную легенду. Неслучайно композитор подчеркнуто смешал в опере разновременные события, как бы говоря о незначительности использованной им легенды для существа могучей музыкальной драмы. Но зритель не может не отметить, что уступка композитора властям — в сцене с выскакивающим в конце как черт из бутылки Петром — до смешного раздута в классической постановке Кировского (ныне Мариинского) театра, обычно отличающегося вниманием и тактом к авторскому замыслу.

Софья и «старая Русь» в романе Алексея Толстого «Пётр I», противопоставленные «обновляемой России» Преобразователя и его «птенцов», — пожалуй, лучшее выражение государственной легенды. Хотя в этом (и во многих других) случае талант был куплен и оплачен, писатель не создал принципиально новой картины, лишь блестяще воплотив созданные задолго до него представления, которые и поныне искренне отстаивают многие завороженные Властью историки.

Но легенда о «старой Руси» и «новой России», царе-реформаторе и его врагах-реакционерах бытовала не только в официальной литературе! — воскликнет читатель. — А как же столь славно начинавшие спор с протеста против существующего строя западники и славянофилы?! — Здесь нет противоречия.

Софья и Пётр давно стали символами для обозначения революционного переворота. Петровская «революция сверху» иллюстрировала тезис, что только Власть есть творческая сила в обществе. «Европеизация» тешила западников, прощавших прорубавшему «окно в Европу» монарху «издержки» в сотни тысяч загубленных жизней. Петровская политика закрепощения и террора позволяла славянофилам рисовать идиллические картинки дореформенной Руси — наподобие модных сейчас представлений о «чудесной жизни» в Российской империи до 1917 г.

Только изменение отношения к «революционным преобразованиям» в целом делает для общественного сознания доступной истину о тех процессах, что происходили в России в последней четверти XVII в. — триста лет назад. Без этого определившего нашу дальнейшую историю обстоятельства было бы бессмысленно переиздавать опубликованные столетие назад бесценные записки русского дипломата князя Бориса Ивановича Куракина и французского авантюриста де ла Нёвилля.

Несмотря на ясность взглядов и точность выражения мыслей этих вполне независимых, но схожих по уму и информированности авторов, большая часть содержания их записок о политической жизни России накануне Петровских реформ попросту прошла бы мимо зашоренного исторической легендой сознания читателей. Именно так случилось с учеными и любителями истории прошлого века.

Конечно, содержащиеся в записках любопытные характеристики и подробности закулисной жизни «верхов» не могут не запомниться. Но это, на мой взгляд, недостаточное основание, чтобы тратить время на чтение книги, когда политическая жизнь бьет ключом прямо с телеэкрана. А вот увидеть через записки свидетелей подлинную, а не легендарную Россию в переломный момент ее истории — дело, достойное ума и весьма полезное практически: для ориентации в историко-политическом пространстве и различения истины надувательства, столь милого сердцам власть имущих.

Как заметил в подобном случае русский просветитель и соученик царевны Софьи Сильвестр Медведев, начиная рассказ о ее пути к власти:

Писание сие хотящу читати —

Достоит ему право разсуждати.

Тем, человече, в жизни сей стрегися,

В законное же зерцало смотрися;

От него можешь бело-черно знати

И яко тебе будет умирати.

Мрачноватая концовка призыва смотреться в зеркало истории пояснена Сильвестром в прозе: общество без знания истории — как человек без памяти; только правдивую историю «великие люди» не очень-то любят, а объективные писатели испокон веков сильно рискуют{1}. Действительно, автор «Созерцания краткого», «Известия истинного» и других правдивых книг был обвинен в том, что, отстаивая право каждого человека «рассуждать», он хочет «попрать всю власть» — и окончил жизнь на Лобном месте{2}.

Дерзнувший предложить обществу собственное представление о миссии России коллега Сильвестра Медведева — историк, публицист, поэт, богослов и композитор Игнатий Римский-Корсаков, митрополит Сибирский и Тобольский, стал на рубеже XVII и XVIII вв. первым известным писателем, объявленным в России сумасшедшим (и незамедлительно уморенным в темнице). А в «прогрессивном» XX в. правдивая рукопись книги академика М.М. Богословского «Пётр I. Материалы для биографии» была всего лишь искромсана цензурой, оберегавшей читателя от «излишне откровенно» изложенных фактов биографии «Отца Отечества»{3}.

Лишь на исходе третьего столетия нам позволительно приоткрыть зажмуренные в испуге глаза и попробовать рассмотреть драматические события истории, связанные с царевной Софьей и ее современниками, отталкиваясь от того, что уже хорошо усвоено — от легенды о Великом Преобразователе.