"Гнуснейшие из гнусных" - Ежи Климковский

Тридцатого августа 1939 года я приехал во Львов и явился в штаб военных перевозок, который работал уже полным ходом. К сожалению, с первых же минут ощущалась нехватка подвижного состава. Нужно было погрузить большое количество войск. Здесь находились Львовская дивизия и другие части из окрестностей города, которые, как и мы, ждали вагонов от львовской железнодорожной дирекции. Хаос с каждым часом увеличивался, сосредоточение войск в нужных районах из-за недостатка в транспортных средствах задерживалось. Я направлял в части все, что удавалось вырвать, стараясь по мере возможности до предела загружать отправляемые эшелоны^[3].

31 августа я поехал дрезиной в Жулкевь.

Здесь господствовал достойный похвалы порядок. 6-й кавалерийский полк, которым командовал кадровый подполковник Стефан Моссор, был полностью готов к отправке, а большая часть его уже даже успела отбыть к месту сосредоточения под Серадз. Всюду чувствовались воля и разум командира. Было видно, что он заранее все продумал и ничего не забыл, сделал все, чтобы полк в полном составе и в назначенное время прибыл в заданный район. В казармах развертывалась лихорадочная работа по приему резервистов и подготовке пополнений.

Из Жулкеви я в тот же день вернулся во Львов, где осуществил погрузку вспомогательных подразделений, приданных бригаде: роты бронемашин и танкеток, а также батареи противовоздушной артиллерии.

До 1 сентября весь необходимый подвижной состав был подан к месту погрузки частей, и эшелоны проследовали к месту назначения. Я сам в ночь с 1 на 2 сентября с последним эшелоном покинул Львов. В дальнейшем, следуя вместе с дивизионом конной артиллерии, погрузившимся в Бродах, мне предстояло присоединиться к штабу бригады под Серадзем.

Накануне отъезда мы пережили первый налет немецких самолетов на город. Около двенадцати часов раздался сигнал воздушной тревоги, и вскоре неподалеку от нас, в районе вокзала, стали слышны глухие звуки взрывов. Изредка доносились голоса нашей противовоздушной артиллерии. Затем мы услышали гул моторов, так хорошо нам знакомый позже, и свист бомб, накрепко врезавшийся в память каждому поляку. Наконец заговорили пулеметы, расположенные на борту самолетов.

Это было странное ощущение. Я впервые видел немецкие «дорнье». Видел, как, блестя на солнце, они описывали круги над городом и почти безнаказанно сбрасывали свой смертоносный груз. Некоторые из этих коршунов отрывались от общей стаи, насчитывавшей более десятка машин, и снизившись, на бреющем полете обстреливали город из пулеметов. Как можно было догадаться, главными объектами этого налета служили вокзал и аэродром. И все же в тот день вокзал почти не пострадал. На аэродром упало несколько бомб, которые также не причинили серьезных повреждений. Налет не казался слишком грозным. Через полчаса был дан отбой воздушной тревоги.

Я пошел в город. Первое, что поразило меня, это вид разрушенных домов на улице Грудецкой, множество выбитых окон и сноровистые действия санитаров, подбиравших раненых. Это были первые раненые, которых я видел, и первая кровь, пролитая за Польшу. Мною овладело чувство ненависти и желание отомстить.

Другие районы города избежали разрушений. Налет был небольшой, паники в городе не было. В основном пострадало гражданское население.

Ночью, а точнее — рано утром 2 сентября, я выехал из Львова. В пути официально узнал из газет о начале войны. 1 сентября на рассвете немцы вторглись в нашу страну, и в тот же день почти над всей Польшей появились неприятельские самолеты. В голове крутился вопрос: а мы? сколько своих самолетов выслали мы против них?

К месту назначения доехали благополучно, без особых приключений, но с большим опозданием. Поезд тащился страшно медленно. Узловые станции были перегружены, забиты железнодорожными составами и войсками. Поезда шли один за другим, а поскольку пути кое-где были повреждены, то и дело возникали заторы. Но и в этих условиях наши железнодорожники — надо отдать им должное — работали удивительно четко и прилагали все усилия к тому, чтобы как можно быстрее пропускать эшелоны.

Дольше всего нам пришлось стоять в Люблине, Варшаве и Лодзи. В район сосредоточения прибыли 3 сентября, но не утром, как планировалось, а лишь около шести часов вечера^[4].

Нас задержали на станции Ласк, где велено было выгружаться. До места назначения оставалось еще сорок километров. Всюду чувствовалась крайняя нервозность, возбуждение, и уже начала появляться неразбериха. Никто ничего не знал. Никто не мог сколько-нибудь вразумительно проинформировать об обстановке.

Я выгрузил свой мотоцикл и доехал наконец до городка Шадек, где в здании начальной школы расположился штаб бригады. Настроение у всех было подавленное, граничившее чуть ли не с паникой. Генерала Пшевлоцкого я не застал — его в первый же день войны отозвали для формирования какой-то группы войск, которой, между прочим, он так никогда и не сформировал. Как я узнал позже, мой генерал, имея на руках письменный приказ о формировании группы, 17 сентября — в погоне за этой именно «группой» — перешел румынскую границу, попутно прихватив в Бродах своих детей.

Командир бригады полковник Ханка-Кулеша после двух дней мужественного и преисполненного воинской доблести командования был снят с должности командующим армией «Лодзь» генералом Руммелем (которому бригада подчинялась) за сдачу немцам мостов на Барте под Серадзем.