Смутное время. Марина Мнишек - Нина Молева

— Неглупо, совсем неглупо.

— Шумят. Галдят. Боярам грозятся. У Годунова, великий княже, и Шуйских стали замечать. Предлог-то есть: Годунов и Дмитрий Иванович Шуйский на родных сестрах женаты. Так выходит, по-родственному как не заглянуть, за честным пированьицем не посидеть.

Вот и кончился шепот. Тишина залегла. Как есть гробовая. В окошки одни кресты на монастырском погосте видны. Тропки промеж них вьются. Монашки тенями неслышными скользят. От палат царицыных отворотиться норовят. Может, кажется? Чему казаться-то! Кончилось твое время, Арина Федоровна, царица московская. Совсем кончилось. Мне ли братца любезного не знать. Лишний раз не заглянет. А заглянет — значит, добиться чего хочет. Ох и настырный! Всегда таким был: улещать да обманывать лучше мастера не сыщешь.

На Красное крыльцо — с народом говорить чуть что не силком вывел. За руку, как прихватом железным, ухватил. Договорить не успела, как к народу рванулся! Чего ни обещал! Все по-прежнему станет, как при покойном государе. Какая там царица — он, он сам станет государством управлять. Вместе с князьями и боярами. Которые народу любы. Все на толпу глядел: угодить бы, к себе расположить, одурманить.

Что-что, говорить всегда умел. Голос мягкий, а зычный — бархатом стелется. Когда надо, силу наберет, когда слезой дрогнет. Слушала, как в тумане. Сколько дней прошло, клятву ей, царице, давали. Все братец забыл, ото всего отрекся. До того договорился, что патриарх державой править станет. По-божески. По-христиански. Иов рядом стоит — головой кивает, толпу благословляет.

Как в те поры на ногах устояла. Кровушка от лица отхлынула — захолодела вся. Руки сжала — пальцы побелели. Губы до синевы закусила. Не спорить же на народе! Да и о чем спорить…

Бояре же, и воинство, и все люди собрались у патриарха Иова и стали молить его, чтобы избрать им царя на царство. Патриарх же и все власти, посоветовавшись со всею землею, порешили между собой посадить на Московское государство шурина царя Федора Иоанновича Бориса Федоровича Годунова, видя праведное и крепкое его правление при царе Федоре Иоанновиче и проявленную им к людям великую ласку…

Патриарх же Иов собрал со всеми властями собор, и призвал на него бояр, и воинство, и всех православных христиан, и решил с ними соборно идти с честными крестами и иконами святыми и со всем множеством народа в Новодевичий монастырь молить и просить у великой государыни Александры, чтобы пожаловала их государыня, дала им на царство брата своего Бориса Федоровича…

«Новый летописец». 1598

Многие были и неволей приведены, и порядок положено — если кто не придет просить Бориса на государство, с того требовать по два рубля в день. К ним были приставлены и многие приставы, принуждавшие их великим воплем вопить и лить слезы.

«Иное сказание». 1598

В монастырь отправилась — никто и задерживать не стал. Братец меньше всех. Может, не знал? Москва не сомневалась — боярыня Ртищева сказывала, — все знал. Препятствовать не захотел.

Поезд царицы от Боровицких ворот кремлевских вдоль реки Москвы свернул. По Волхонке. По дороге Пречистенской, что прямо к обители вела. Места тихие. Кругом под снегами луга да покосы. Пелена белая — сколько глаз хватит. Чисто саван стелется.

Государь покойный жив был, частенько ездила. Народ по обочинам собирался. В землю кланялись. Мужики шапки срывали. Иные на колени валились. Вдогонку долго глядели. Теперь… Что ж, на то и бывшая, чтоб не замечать. За былое усердие и страх отыграться.

Бывшей не хотела быть. Господи, как не хотела! А тут — без свиты и стражи. Нет, не сразу примирилась. И в монашеском одеянии стала царские указы издавать, новым именем подписывать: царица Александра. По городам рассылать. На дню по несколько. Вот тут и впрямь торопилась: чтобы знали, чтобы все известились о новой правительнице. Не было еще такого в Московском государстве, и вот…

Двор боярина князя Ивана Ивановича Шуйского, по прозвищу Пуговка, прямо у башни Кутафьи. От Троицкого моста, если из Кремля выезжать, по левой руке. Ворота широкие. Двор разъезжен, что у царских теремов. Братьев-то их четверо. Каждый день хоть по разу да к Пуговке заедут. Не так уж меж собой дружны, да время дружить велит. Нельзя иначе.

— Под Бориской ходили, неужто теперь под его сестрицей ходить? Это нам-то, родовым князьям Суздальским, под костромской дворяночкой! Не бывало такого на Руси! Сколько земля наша стоит, не бывало!

— Твоя правда, Дмитрий Иванович. Вон и попы говорят: «А первое богомолие за нее, государыню, а преж того ни за которых цариц и великих княгинь Бога не молили ни в охтеньях, ни в многолетье».

— Да разве в государыне дело! Рядом с ней все поганое семейство годуновское поминать стали.

— Патриарх Иов за Бориску живот положит.

— Что патриарх! Кругом одни Годуновы. Гляди, как дело-то спроворил Бориска. Приехал в Москву константинопольский патриарх денег просить. Деньги получил, а в благодарность жертвователю московское патриаршество учредил, Иова, по подсказке Борискиной, на патриарший престол поставил. А там в Боярской думе первое место — Годунов Дмитрий Иванович. Боярство троим двоюродным братьям дал — Степану, Григорию и Ивану Годуновым. В думе заседать дал Якову Годунову — в чине окольничего.

— Григория поставил во главе Приказа Большого дворца — самыми большими деньгами ведать.

— Не забудь, братец Василий Иванович, сам-то Бориска еще когда Конюшенный приказ себе прихватил. Вот где богатства несчитанные, немерянные. От родителей ничего не досталось, из казны нагреб, как еще не подавился. По сей день остановиться не может — крадет.

— Ты еще помяни родственничков-то годуновских, что повсюду расселись. Тут тебе и Сабуровы, и Вельяминовы, и Собакины.

— По нынешнему времени сетуй — не сетуй. Не один год Борис Федорович гнездо-то свое вил, а бояре, рты разиня, глядели. Нешто не Боярская дума право шурину дала самолично переписку вести с заморскими государями? Тут тебе король австрийский, тут тебе испанский, тут королева английская, шах персидский, эмир бухарский, хан крымский. Да тут на одних подарках посольских состояние сколотишь — оглянуться не успеешь. А еще про что им писал, что в ответ получал, не проверишь…

— Писал! Ответы получал! Когда ни грамоты, ни письма не разумеет. Только и научился имя свое вырисовывать.

— Ну, и что, братец? Зато всегда знал, сколько послам заморским платить, как гостей дорогих обихаживать. Шутка ли, королева английская его пресветлым князем и любимым кузеном называла!

— Горсей, посол английский, постарался. Он свою государыню небось уговорил, что нет в Московском государстве человека сильнее, все Годунов может, все устроит.

— А с австрийцами не ловко ли обошелся? Венский двор своего доверенного Луку Паули прислал, тот же Лука — за подарки драгоценнейшие — и переписку Бориски с императорскими лицами устроил. Придумал как шурина нашего титуловать: «навышний тайный думной всея русския земли, навышний маршалек светлейший наш оприченный любительный Борис Федорович». Тьфу! Подьячий мне списал. На всякий случай.