Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом "ненормальности". Какая она изнутри? - Джон Элдер Робисон

Неизвестно, почему у одних этот дар есть, а другие его лишены, но я встречал немало аспергерианцев, наделенных подобными способностями. По-моему, отчасти этот дар – а он у меня был врожденный, – объясняется моей повышенной способностью сосредотачиваться. Я умею очень сильно фокусироваться на том, о чем думаю и чем занят.

Все свободные вечера я теперь проводил на концертах в местных музыкальных клубах, и со временем лицо мое всем примелькалось. Меня узнавали, со мной здоровались владельцы клубов, вышибалы, даже бармены, что уж говорить о музыкантах. Все охотно со мной беседовали и, похоже, я пользовался у них уважением. Я приобрел уверенность в себе, и она еще укрепилась, когда я узнал, что многие из здешней публики – такие же неприспособленные к обычной жизни отщепенцы, как и я. Похоже, я наконец-то нашел свою среду обитания. Эта мысль приносила мне облегчение, потому что дома обстановка делалась все мрачнее и мрачнее.

Мы с родителями уже некоторое время ходили к доктору Финчу, и отец благодаря этому обращался со мной явно получше, но с матерью они ссорились просто ужасно. И оба опускались прямо на глазах: отец все больше пил, все сильнее замыкался в себе и был подавлен. Иногда он от депрессии по целым дням не вставал с постели, или просто исчезал. В те дни семья редко собиралась вся вместе, и общих занятий, поездок и развлечений у нас почти не было. А мать на глазах сходила с ума, и потом однажды пропала из дома.

– У твоей матери нервный срыв, – объяснил мне врач.

Вернулась она несколько дней спустя, заторможенная, оглушенная лекарствами и вроде бы спокойная. Но скверное предчувствие уже висело в воздухе.

Чтобы как-то отвлечься, я стал проводить время в школьном аудиовизуальном центре. В большинстве своем ребята, которые там ошивались, интересовались или телекамерами, или роскошной черно-белой телестудией. Но я их увлечения не разделял. Меня больше интересовало, как разбирать любые приборы до самых винтиков, чинить и вносить усовершенствования. И наши школьные электротехники, Джон Фуллер и Фред Смид, научили меня всему этому. Они мне здорово помогли, и я многим им обязан и очень, очень признателен.

– Ты когда-нибудь чинил проигрыватель? – спросил меня как-то Джон, показывая на целую башню проигрывателей для пластинок. В школе их было великое множество: на пластинках ставили уроки иностранных языков, на занятиях музыкой – оперы, на литературе – всякие литературные радиопостановки. Проигрыватели были хрупкими приборами и частенько ломались и приходили в негодность. Поэтому теперь в мои обязанности входила починка проигрывателей. Считалось, что это техническая практика под началом Джона и Фреда.

Каждый прибор, который я чинил в те дни, учил меня чему-то новому. Я научился припаивать тонюсенькие проводочки к иголкам проигрывателей, я выяснил, как работают диск проигрывателя и игла. Я понял, что именно ломалось в схеме, и как чинить поломки. Вскоре я наловчился и успевал за день починить три-четыре проигрывателя. А потом груда поломанных проигрывателей исчезла.

– Как думаешь, парня можно перекинуть на ремонт магнитофонов? – спросил Фред у Джона таким же тоном, каким заботливая мамаша спрашивает: «Как думаешь, крошку Микки уже можно переводить на твердую пищу?» И в мое ремонтное меню обогатилось поломанными магнитофонами. За неделю я починил все поломанные магнитофоны из кабинета иностранных языков. Эти магнитофоны работали с большой нагрузкой – им приходилось постоянно перематывать пленку туда-сюда, потому что ученики перематывали и повторяли одну и ту же фразу в учебнике. Но магнитофоны трудились впустую: уверен, что через какие-нибудь пять лет после выпуска 90 %учеников не смогли бы и двух слов связать по-немецки или по-французски. Однако для меня магнитофоны из кабинета иностранных языков были все равно что билет в другой мир. Ремонтируя магнитофоны, я усвоил новые навыки, и вскоре благополучно пустил их в ход, чтобы создавать разные звуковые эффекты, например, задержанное эхо. Местным музыкантам мои нововведения пришлись по душе.

Впервые в жизни у меня получалось нечто, что взрослые оценили по достоинству. Да, я казался им грубым. Да, я не понимал, что говорить и как себя вести в разных бытовых ситуациях. Но раз я мог починить пять магнитофонов за один день, я был «молодцом». Никто раньше не называл меня молодцом, кроме бабушки с дедом.

Помимо сломанных проигрывателей, в аудиоцентре я нашел еще и девочку, которая позже стала моей первой женой. Мэри Тромпке была из таких же, как я, – застенчивых, затюканных детей. Что-то в ней меня притягивало и чаровало. Она была умница, но молчунья и всех дичилась. Тем не менее, я твердо решил познакомиться с ней поближе. Постепенно мы все-таки разговорились. Обычно я чинил проигрыватель или кинопроектор, а Мэри сидела рядом. Вскоре она тоже начала чинить всякую технику, и мы вместе, бок о бок, ремонтировали то наушники, то магнитофон.

Я начал провожать Мэри из школы до дома. Она жила в Южном Амхерсте, а я – в Северном, то есть на противоположном конце города, так что в те годы я много ходил пешком, ведь провожал я ее почти каждый день. Родители Мэри развелись, она жила с матерью, тремя братьями и сестрой в маленьком одноэтажном доме. Отец у Мэри был таким же горьким пьяницей, как и мой. Мать у Мэри была вечно усталая, замотанная и рассеянная. Ко мне она относилась настороженно, и немудрено – в конце концов, я представлял собой неопрятного патлатого парня, шумного и невоспитанного. И матери Мэри вовсе не нравилось, что такой тип провожает ее драгоценную дочурку домой после школы. Но я гнул свою линию, потому что чувствовал – Мэри меня понимает. А я никогда раньше не находил ни в ком понимания.

Я называл Мэри Медвежонком. Мать называла ее Мэри Ли – второе имя у Мэри и правда было Ли. Или Дочуркой. Но мне эти имена не нравились и я к ним не привык. По каким-то непонятным причинам у меня всегда были сложности с именами. Например, мне всегда необходимо самому придумывать для самых близких новые прозвища. Иногда я называл Мэри Дочуркой, просто чтобы подразнить, и она в конце концов ужасно заводилась, и я переставал. А Медвежонком она для меня так и осталась.

Мне Мэри казалась симпатичной – маленькая, кругленькая, с темными косичками. Я был сражен наповал. Впервые в жизни мне попался человек, который читал так же быстро, как я, а то и быстрее. А какие замечательные книжки она читала: Азимова, Брэдбери, Хайнлайна. Я тотчас взялся за этих авторов. Но я слишком стеснялся, чтобы признаться Мэри в любви. Поэтому мы просто разговаривали, читали, чинили магнитофоны и каждый день совершали прогулку через весь город.

Вот так два аспергерианца ходили на свидания, и было это в 1972 году.