Каирская трилогия - Нагиб Махфуз

— Я не люблю стройность, даже у мужчин, — это Хадиджа продолжала говорить. — Вот поглядите-ка на Камаля — ему-то уж точно следует прибавить в весе. Детка, не думай, что учёба — это всё.

Камаль слушал её с презрительной улыбкой, разглядывая тело сестры в жирных складках плоти и мясистое лицо, на котором скрылись даже все недостатки, удивляясь окружающему её счастью и триумфу, и не находя в себе желания спорить с её мнением. Ясин же насмешливо и язвительно заметил:

— Так значит, ты довольна мной? Не пытайся с этим поспорить!

Он подложил под себя правую ногу, а другую поставил на пол. Из-за жары он расстегнул воротник джильбаба, и из неё выглядывала его просторная майка и чёрные густые волосы на груди. Она бросила на него проницательный взгляд и сказала:

— Ты чуток перестарался в этом, и твой жир перешёл на мозги. Но это уже совсем другое.

Ясин вздохнул, словно от отчаяния, и повернулся к Ибрахиму Шаукату, с симпатией и состраданием спросив его:

— Скажи мне, что ты делаешь, чтобы выжить между женой — когда она в таком состоянии — и матерью?

Ибрахим зажёг сигару и затянулся, затем выдохнул дым, вытягивая щёки, как и Халиль, который, сидя в пыльной комнате, не выпускал кальяна изо рта, разве что когда говорил, — затем безразлично сказал:

— Одно моё ухо — из глины, а другое — из теста — вот чему меня научил опыт!

Разгневанная Хадиджа громко произнесла:

— Опыт здесь ни при чём. Опыт совершенно ни при чём, клянусь твоей жизнью со мной. Дело в том, что Господь наш дал ему характер, похожий на мороженое, которым торгует Бадр-турок. Даже если затрясётся минарет в мечети Хусейна, у него ни один волосок на голове не зашевелится..!

Амина подняла голову и посмотрела на Хадиджу с предупреждением и упрёком, пока та не улыбнулась и не потупила стыдливо глаза. А Халиль Шаукат с нежной гордостью сказал:

— Таков уж нрав семейства Шаукат — это же нрав султанов. Не так ли?!

Хадиджа рассмеялась, чтобы смягчить воздействие от своих слов, и многозначительным тоном сказала:

— К сожалению, господин Халиль, ваша мать не переняла этот султанский нрав!

Амина поспешила перебить её, ибо терпение её было исчерпано:

— Нет ни одной женщины, подобной твоей свекрови. Это благородная дама в полном смысле этого слова!!

Ибрахим наклонил голову налево, пристально глядя на жену, и его выпуклые глаза сверкнули, и победоносно вздохнув, он сказал:

— Этому есть свидетель из её собственной семьи, да почтит Аллах мою тёщу…, - затем он обратился ко всем. — Моя мать — благородная дама, и в таком возрасте ей требуется уход и ласка, а жене моей ничего не известно о ласке…

Хадиджа тут же кинулась защищать себя:

— Я беспричинно не сержусь, и гнев никогда не был в моём характере. Вот мои родные — спроси их обо всём, что захочешь!

Наступила тишина. Её родные не знали, что сказать, пока у Камаля не вырвался смешок, привлёкший к себе всеобщие взгляды. Он не выдержал и сказал:

— Сестрица Хадиджа — самая сердитая из всех кротких людей, которых я знал!

Ясин отважился и сказал:

— Или самая кроткая из всех сердитых. Это знает только Аллах…

Хадиджа ждала, пока не утихнет буря смеха, последовавшая за тем, кивнула Камалю и с сожалением покачала головой:

— Меня предал тот, кого я держала на коленях даже чаще, чем Ахмада и Абдуль Мунима.

Камаль, как бы оправдываясь, сказал:

— Не думаю, что я раскрыл тайну…

Амина быстро заняла другую позицию, встав на защиту Хадиджи, которая оказалась в таком положении, которому не позавидуешь, и с улыбкой сказала:

— Только Всемогущий Господь совершенен…

Подражая ей в учтивости, Ибрахим Шаукат произнёс:

— Вы правы, у моей жены есть достоинства, которыми нельзя пренебрегать. Проклятие Аллаха на гневе, который поражает в первую очередь того, кто сам гневается. Нет в мире ничего, заслуживающего гнева, по-моему!

Хадиджа засмеялась и сказала:

— Какой ты везучий!.. Поэтому с течением времени ты не изменишься, — и я тебе не завидую!

На лице Амины впервые показалось серьёзное негодование, и она с упрёком сказала:

— Да сохранит Господь наш его молодость и молодость таких, как он!

Ибрахим рассмеялся, и не скрывая радости от слов тёщи, сказал:

— Молодость?!

Ему ответил Халиль Шаукат, хотя и обращался он к Амине:

— А в семействе Шаукат и сорок девять лет считается молодостью!..

Амина с опаской продолжала:

— Сынок, не говорите так. Давайте закончим этот разговор…

Хадиджа улыбнулась, заметив опасения матери, так как знала, какие причины стояли за ними: явная похвала здоровью в этом старом доме была откровенно порицаема, ибо игнорировала сглаз и присущее ему зло. И даже сама она, Хадиджа, никогда бы не упомянула о хорошем здоровье мужа, если бы не провела последние шесть лет жизни среди семьи Шаукат, где многие обычаи просто не соблюдались — вроде опаски перед завистью и глубокой верой в сглаз, — и смеялись без всякого страха над многими вещами, вроде поведения джиннов, смертей, болезней, — к которым в её родном доме относились со страхом и осторожностью. Но вместе со всем этим связь между супругами была крепче, чем казалась на первый взгляд, и ни слово, ни дело не угрожало ей. Они были успешной парой, и оба в глубине души своей чувствовали, что не могут обойтись друг без друга, несмотря на разные недостатки. Когда однажды Ибрахим заболел, это дало возможность Хадидже раскрыть ему всю скрытую любовь и преданность, которую она питала в глубине души. Да! Ссоры между ними не утихали, по крайней мере, начинались