Чемодан. Вокзал. Россия - Антон Серенков

Лида отошла от свеженькой, пахнущей смолой беседки в глубине сада, и чтобы не было слышно смеха, зажала рот ладонью. По ее лицу ходили солнечные пятна. Она отняла руку ото рта и прогнала шмеля. Я притянул ее к себе и от жары лениво поцеловал ладонь и потом каждый пальчик по отдельности. Она зашикала.

– Тихо!

В беседке пятилетняя, беленькая, в чистеньком платье в горошек, длинноволосая девочка Венславских, притоптывая, раз за разом приказывала сидеть своему невыносимо красивому щенку, которого ей только утром подарили, а тот только крутил головой и шлепал хвостом по полу. Рядом стояли два мальчика постарше. Оба, очевидно, тоже не имели понятия, как заставить собаку делать хоть какие трюки, но, чтобы не упасть в грязь друг перед другом, девочку не останавливали и даже наоборот подбадривали. Лиде это почему-то казалось ужасно забавным, и она постоянно оборачивалась ко мне, словно уговаривая присоединиться.

Я показал лицом, насколько мне это неинтересно. Чуть челюсть не вывернул, зевая. На Лиду это не подействовало. Тогда я потащился через кусты в сторону перевязанного снопа соломы, который мы после общего обеда незаметно унесли от дома в расчете на то, что сможем на нем в одиночестве посидеть в лесочке. Куковала кукушка, стоял сладкий земляной запах. Я задел какую-то ветку, и она совершенно непропорционально моим усилиям ужасно заскрипела. Детские голоса оборвались, а затем возобновились:

– Стой! Держи его! Тпру!

Только я уселся, как из кустов вылетел счастливый и весь ходящий ходуном своим небольшим телом щенок. Он оперся лапами мне на колени и принялся ловить зубами пальцы. Чтобы чем-то его занять, я сунул ему мизинец за щеку, и он тут же принялся его небольно жевать.

– Это мой щенок, – сообщила мне заявившаяся следом дочка Венславского.

За ней замерли, очевидно, смутившиеся от присутствия незванных взрослых мальчики.

– Ну, господин мальчик, пожалуйте сюда, – подбодрила того, который был в костюмчике матроса, Лида, после чего все дети, включая девочку со щенком на руках, ничего не говоря, направились по дорожке обратно к дому.

– А ты, когда маленький был, ходил в матроске? А? Чего бурчишь?

– Говорю, не помню.

– А неплохо отмахали. Что ж ты рассказывал, что тут все развалено.

– Это все за два месяца сделали. Я когда был, тут только крапива росла.

– На какие вообще все это деньжища?

– Венславский вроде маклером работает.

– А что это?

– Ну на бирже какие-то дела крутит. Да я сам не разбираюсь, чего ты у меня спрашиваешь.

– А полы воском у них натерты, что ли, не пойму?

– Почему воском, обычные полы.

– Нет, думаешь? Ну жаль. Думала, хоть посмотрю, как этот воск выглядит.

Мы бы еще долго так разговаривали, но тут как раз появился Венславский.

– Вот вы где. Хорошо спрятались. Идемте на реку кататься.

На нем был какой-то непостижимо роскошный легкий костюм, который, готов спорить, восточнее Варшавы только он и носил. Пиджак он причем уже где-то скинул и теперь рассекал в выглаженной рубашке с лихо закасанными рукавами. Он выглядел, будто вышел поиграть в теннис или гольф, а не собрал на выходные полуголодных нищих в военном тылу. Бог знает, как ему удавалось носить все это, не только не раздражая окружающих, а наоборот – рядом с ним я и сам старался приосаниться. Мы пошли по будто из книги взятой запущенной темной аллее, на Лиде было легкое платье, и даже мой старый пиджак казался мне чем-то вполне изящным.

Над озером носились счастливые ласточки и чего-то свое чирикали. Кататься на этой проклятой лодке тоже оказалось приятно. Шум десятка галдящих людей скрадывался плеском весел. На островке в пятнадцати минутах от пристани уже было приготовлено место для пикника. Лида хохотала вместе с каким-то сотрудником комендатуры над их общим знакомым. Генрих Карлович из абтейлюнга пропаганды зачем-то закасал штанины и стоял по колено в воде, то и дело поднимая в разные стороны руки. Дети, помирая со смеху, таскали по берегу резинового надувного негра. Я жевал бутерброды и щурился от солнца. Брандт, Навроцкий и жена Венславского – маленькая курчавая шатенка с черными глазами и растерянной улыбкой, только пару дней как приехавшая с детьми из Берлина, – безуспешно пытались проиграть в карты неизвестной мне толстухе, которую с мужем позвали, кажется, только потому, что у них был ребенок одного с именинницей возраста. Муж толстухи сидел рядом с совершенно красным лицом и вежливо смеялся. Сам Венславский без всякой видимой системы подсаживался то и дело к гостям, едва видел, что кто-то скучает.

– Как делишки? – спросил он у меня.

– Чудно.

– Чудно.

Он принялся возиться с сигаретой, и я, чтобы что-то сказать, спросил, неужели у них с женой совсем не осталось родственников – почти всех гостей я знал.

– Ну уж не осталось. У Иры в Берлине две сестры безвылазно сидят и мать. И кузенов на полк наберется. Только сюда ехать дураков нет, конечно.

Он рассеянно сунул сигарету в рот зажженным концом, и я почему-то постеснялся спрашивать о его собственной родне. Он похлопал меня по спине и пошел дальше. Генрих Карлович выбрался на берег, схватил пробегавшую мимо дочку Венславского и принялся крутить ее над головой. Ребенок залился смехом и визгом. Лида подсела ко мне с куском арбуза и принялась сплевывать семечки через мое плечо. Жена Венславского красиво потянулась на фоне начинающего садиться солнца и предложила всем плыть обратно.

В доме было прохладно и прямо с порога уютно разило жареным луком.

– Я уж думала, у них и тут какой-нибудь лавандой пахнуть будет, – с облегчением сказала Лида.

Старый дощатый пол был недавно выкрашен, в гостиной был постелен купленный Венславским у ростовщиков огромный ковер. На своих местах стояли диван, кресла, столики, радиоаппарат и пианино. В стене без окон был камин, который Венславский начинил бумагой и дровами, а затем, как будто так и надо, растопил. В столовой имелся большой стол, стеклянный шкаф с посудой и вполне целые стулья. На кухне возилась нанятая в городе кухарка. Все дверныеручки были отполированы, а наверху, в кабинете Венславского, имелся не бутафорский, хоть пока и не подключенный к общей сети телефон. В комнате, которая не была ни столовой, ни гостиной, и название которой еще в первый наш визит мне не смог сообщить даже сам Венславский, стоял бильярдный стол.

– Так это бильярдная, – сказал я ему, когда увидел