Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

Добывай лакомство в поте лица!

Покойный батюшка Никифор позволил занять полоску в огородце.

И Ласька льняное семечко от семечка на вершок уложил в бороздки.

Урожай созрел. Ласька между камнями нажамкал масла и принялся отводить душу.

Пров опять вмешался.

– Чем утробу набивать, лучше ты, парень, семена обмолоти да сбереги до следующей весны. Вдесятеро получишь. И на масло хватит, и на рубаху.

– Как это на рубаху?

– Да не век же тебе в рогожной ходить!

Пров достал из котомки шлифовальную кудель и отделил нить.

– Смотри, Геласий, вот он лён – тоньше ресницы, а попробуй порви – не сразу даётся.

Мазнул пальцем по языку, ссучил несколько волосинок.

– А ну-ка, дёрни.

Нить до крови прорезала кожу на пальце Геласьки.

– Насеешь льну. Мамка тебе сорочку сошьёт. А я её цветами распишу.

И после этого Ласька зёрнышка в рот не положил.

В следующую весну он уже целую полосу у отца выпросил в поле. И не из туеса сеял, – из зобёнки.

И так за годом год.

Захватило парня льном.

У мужика на льне нрав заточился.

Сеял на подсеках. На палях. С отдыхом земли под рожь и под залежь. С обменом семян на ярмарке в Важском городке.

Перед смертью Пров успел ещё научить Лаську доводке льняной соломы до состояния кудели. А уж прясть-то бабам было всё равно что: шерсть или этот распушенный лён.

То есть не на каменную душу пало зерно.

Устремил учитель на терпение и выгоду, и парень не свернул.

К зрелости своей, к 1525 году, после смерти отца, всю наследственную землю засевал льном.

Сам лён трепал, вычёсывал. Складывал в засек.

И всю зиму ткал.

Теперь уже нитяной стан лежал перед ним, а не торчком стоял, как у матери. Полотно собиралось у него в локоть шириной, а не в четверть, как у неё.

И набивка действовала от удара ногой по доске.

Кудели накопилось полный сарай. Скоро она пошла на сторону.

Брали соседские бабы. Возвращали клубками пряжи.

И такой, примерно, происходил у них при этом разговор:

– Вот тебе, Геласий Никифорович, двенадцать клубков.

– За мной, Катерина, значит локоть крашеного. Каким цветом желаешь?

– Ты мне дай еще кудели, Геласий Никифорович. Чтобы четыре локтя вышло. А цвет желаю – синь-небо!

Тут надо сказать, на поневу-то (на четыре локтя крашеного полотна) и не нужно бы бабе прясть сорок восемь клубков. Достаточно половины.

Но должно же достойно оплачиваться таинство ткача и красильщика! Не монетой, так продуктом. То есть пряжей. И никаких тёмных подозрений, завистливых соображений при этом не возникало. Ещё и с подношеньицем кланялись Геласию за постав, от чистого сердца… Ну, а коли у какой-то бабы с прялкой не ладилось, а сарафан крашеный был невтерпёж, тогда приходила она в Успенье лён теребить, невелика наука.

В таком случае за цветастый аршин поставить она должна была пять суслонов. А в неуродистый год все десять.

И шли.

Замечали на льнище за тереблением Еньку-Енех – матушку Геласия, спускались к ней под руку снохи братьев Ивана и Анания.

Ещё из Сулгара угорки набегали…

10

«… И стяжал он богатства от трудов своих на земле, и стал торговать на прибыль и пользу себе…» – эти слова в Завете словно с Геласия были списаны, когда он в зимнюю ночь запрягал коня в широкие пошевни.

Настраивался на одоление, бодрился.

Хлопал рукавицами, отпугивая мрак.

Туже затягивал кушак на кожухе.

Рёхал на пробив пути…

В избе за слюдяным оконцем дрожал огонёк лучины.

Матушка Енька-Енех в суконном опашне горюнилась на крыльце. Фыркал конёк, откормленный в дальнюю дорогу.

Избаловался якутёнок – теперь только сено ему подавай. Ну, так ведь и не в табуне бродить, одно своё брюхо таскать – тогда не сдох бы и на подснежной травке.

Нынче у коня тяжкий упряг. В кожаных мешках два десятка поставов крашенины.

Да воз сена на подсанках.

Полпуда в сутки подай возница «горючки» тягловой скотине, а сам весь путь позади бреди.

С устатку разве что рукой о копыл обопрёшься…

До Важского городка три дня пути по застывшим ухабам, по вихлявой дороге чуть шире тропы.

Ночевать в лесу у костра.

Для обороны – топор.

И мороз, мороз…

11

Рвался мужик на простор жизни из тёплой избы, от сытного стола, от доброй матушки. Мало ему было охотничьих шатаний, возки дров из леса. Шумела в голове кровь, тоскло тело, пела душа о дальней дороге.

Избыток силы выталкивал на просторы. Но главное – избыток холста: наткалось у них с матерью столько, что хватило бы обоих втолстую окуклить.

Само ремесло трубило в трубу – на торги!

И конь после недельного застоя тоже охотно влёг в хомут всей своей тушей и дробным напористым ходом поволок сани всё дальше и дальше от тёплого стойла.

Кто преградит путь мужику? Чьё слово отвратит его от работных и торговых трудов? От стремления жить сытно, тепло и баско?

Может ли такое быть, чтобы угнездилась где-то в разуме людском противная мысль?

Против человека холод, мрак, болезнь, удар молнии, засуха, о чём и предупреждал его Господь при изгнании из Эдема.

Враждебна человеку тяжесть труда, пот на лице при обретении собственности. И об этом тоже ему было заранее извещено.

Но может ли быть, чтобы только по причине тягот в накоплении, она, эта самая собственность, оказалась не в природе человека? Ею, собственностью, наделён человек был уже и в Раю! Весь сад Эдемский находился в его управлении. И там, на небесах, призван был человек возделывать сад и, если не приумножать, то сохранять. И там листок смоковницы, первый лоскут собственной одежды, имел он в собственности…

Даже у жестоковыйных Каина и Авеля в собственности водились снопы пшеницы и стада овец.

И ни слова осуждения никогда, нигде в древних письменах не говорилось.

Вы спросите: но не за то ли они и поплатились?

Нет, не их богатство стало причиной кровавого раздора, не ревность в трудах земных, а ревность к Создателю.

Наоборот, сказано было Господом: богатство – Божий дар. Наслаждайтесь сами и наследством одаривайте ближних своих…

Геласий – наполовину угорец, язычник, ещё во многом, в 1500-х годах, был человеком ветхозаветным. Вряд ли он сомневался в праведности своих трудов.

Скорее всего, и помыслить не мог о греховности обогащения.

С незамутнённой душой, может, и с музыкой в сердце одолевал первые вёрсты