Каирская трилогия - Нагиб Махфуз

Зубайда, вскинув брови, спросила:

— О какой такой женщине ты так печёшься?

Ибрахим Аль-Фар ответил:

— Это его новая подруга, мировая мадам. Она владелица заведения в Ваджх Аль-Бирка…

Ахмад с интересом спросил:

— Кто…?

Али Абдуррахим, обняв свою накидку-джуббу, засмеялся и сказал:

— Твоя старинная подруга, дама Сания Аль-Калали…

Голубые глаза Ахмада расширились от удивления и в них показался мечтательный взор, затем с улыбкой на губах он ответил:

— Когда будешь у неё, напомни обо мне и передавай мой привет…

Покручивая усы и готовясь к выходу, Али Абдуррахим сказал:

— Она справлялась о тебе и предложила мне пригласить тебя как-нибудь позже провести вечер в её доме после работы. Я сказал ей, что старший сын семейства Абд Аль-Джавад, да защитит его имя нашего Пророка, уже достиг того возраста, когда в их семье считается долгом посещать заведение в Ваджх Аль-Бирке и тому подобные злачные места. И если его отец приедет туда, то не будет в безопасности, ибо может наткнуться там на собственного сына…

Он засмеялся в полный рот, затем попрощался со всеми и вышел в коридор. Следом за ним вышли Мухаммад Иффат и Ахмад Абд Аль-Джавад, чтобы проводить его до дверей. Они продолжали беседовать и смеяться, пока он не покинул плавучий дом. Тут Мухаммад Иффат положил руку на плечо Ахмада и спросил:

— Зубайда или Джалила?

Ахмад наивно ответил:

— Ни та, ни другая!!

— Почему? Да упаси нас Аллах от зла!!

Ахмад уверенно ответил:

— Каждый раз достаточно делать по одному шагу. Сегодня ночью осталось только пить и слушать лютню..!

Мухаммад Иффат настаивал его сделать ещё один шаг, однако потом извинился и больше не давил на него. Они оба вернулись в комнату, перевёрнутую вверх дном, и вновь заняли свои места. Ибрахим Аль-Фар взял на себя роль виночерпия. Все признаки опьянения были налицо: глаза его горели ярким блеском, речь стала более плавной, а движения разгорячились. Все вместе они пели вслед за Зубайдой:

«Почему же море смеётся надо мной?»

Заметили, что голос Ахмада Абд Аль-Джавада стал звучать более высоко, так что почти перекрывал голос Зубайды. Джалила же рассказывала обрывочные истории из своих приключений.

«С тех пор, как мой взгляд упал на тебя, я почувствовал, что сегодняшняя ночь не пройдёт бесследно. До чего же прелестна эта малышка. Малышка? Она же по крайней мере на четверть века моложе тебя».

Ибрахим Аль-Фар горевал о золотом веке в торговле медью, что был во время войны, и заплетающимся языком произнёс:

— Мне целовали руку всего лишь ради фунта меди.

Ахмад сказал ему:

— Если у тебя будет потребность в собаке, то скажи ей: «О мой господин!»

Зубайда пожаловалась на то, что сильно пьяна, и встала, чтобы пройтись туда-сюда. В этот момент все начали аплодировать в такт её шатающейся походке и выкрикивать:

— Так, так, ещё шажок…. Пересеки порог… Пересеки порог.

Вино парализовало в них тот орган, что выделяет печаль. Джалила пробормотала:

— Ну хватит с нас уже, — поднялась и покинула комнату. Она прошла в одну из двух кают, располагавшихся напротив друг друга, и тут же до них донёсся скрип кровати под её грузным телом. Джалила последовала действиям Зубайды и пошла в другую каюту, заставив скрипеть кровать под собой ещё громче. Ибрахим Аль-Фар заметил:

— Вот уже подала голос постель.

Из первой каюты до них донёсся голос, имитирующий хрипоту известной певицы Муниры, выводивший слова из песни: «Дорогой мой, приди же». Тогда Мухаммад Иффат встал, и также напевая, выдал ответ: «Иду, милая моя». Ибрахим Аль-Фар вопросительно посмотрел на Ахмада Абд Аль-Джавада, и тот сказал ему словами Пророка:

— Если ты не почувствовал стыда, делай всё, что захочешь.

Он поднялся и ответил ему:

— В плавучем доме стыда нет!

Наступил момент уединения, тот самый, которого Ахмад уже давно поджидал. Малышка положила рядом с собой лютню и села на диван, скрестив ноги и закрывая подолом платья переплетённые ноги. Воцарилось молчание. Они посмотрели друг на друга, затем она направила взгляд в никуда. Молчание это было настолько наэлектризовано, что его невозможно было больше терпеть. Она неожиданно встала, и он спросил её:

— Куда ты?

Она пробормотала, уже из-за двери:

— В ванную.

Он тоже встал и сел на её место, взял в руки лютню и принялся поигрывать струнами, спросив её:

— А нет ли здесь ещё и третьей комнаты?

«Твоё сердце не должно так стучать, будто тот английский солдат гонит тебя перед собой в темноте. Помнишь ли ты ту ночь, проведённую у матери Мариам? Не вспоминай о том больше, это так больно. О, вот она вернулась из ванной… Как же она свежа!..»

— Вы играете на лютне?

Он с улыбкой ответил:

— Научи меня…

— Хватит с вас и бубна, вы на нём умеете играть!

Тут он вздохнул:

— Те дни миновали. До чего они были прекрасны. Ты была совсем девочка! Почему ты не садишься?

«Она почти касается тебя. До чего же мила первая охота!»

— Возьми лютню и сыграй для меня…

— Мы достаточно напелись, наигрались и нахохотались. Сегодня ночью я поняла лучше, чем раньше, почему им так вас не хватало на каждой вечеринке!

На губах его появилась улыбка, выдававшая его радость, и он лукаво сказал:

— Но ты же не напилась?

Она согласилась с ним и рассмеялась. Он словно пружина вскочил и подбежал к столику, вернувшись с наполовину полной бутылкой и двумя