"Загадка" Смерша - Николай Лузан

— В «Цеппелине» намерены с помощью Бутырина завербовать Лещенко, что позволит нам вести с немецкой разведкой перспективную оперативную игру.

Эта часть задания «Цеппелина» не вызвала вопросов у Абакумова. Его, так же как и Утехина, больше занимал Дуайт-Юрьев. Он не исключал того, что ему в операции немецкой разведки отводилась особая роль. В пользу такой версии говорили прошлый солидный послужной список Дуайта-Юрьева, а также его место в группе «Иосиф». Ему, кадровому разведчику, поручили быть радистом. В этом Абакумов усматривал не что иное, как стремление немецкой разведки обеспечить контроль за самым важным звеном в операции — каналом связи.

Подозрения Абакумова не рассеяли даже, на первый взгляд, важные разведданные, представленные Бутыриным и Дуайтом-Юрьевым. В них, казалось, содержалась ценнейшая информация: фамилии 98 кадровых сотрудников и 133 агентов «Цеппелина», места расположения и системы охраны разведшкол и многое другое. Но многолетний опыт подсказывал Абакумову: они могли быть наживкой в стратегической игре, затеянной гитлеровской спецслужбой. Игре, ставка в которой — не жизни сотни второсортных агентов, а решающий успех в летней военной компании 1943 года на Восточном фронте.

После ухода Утехина, Барышникова и Окунева Абакумов обратился к отчетам Бутырина и Дуайта-Юрьева. Подчеркивая карандашом важные места, он напряженно думал, пытаясь раскрыть загадку, придуманную «Цеппелином». О том, что она задумана лучшими головами «Цеппелина», свидетельствовал и тот факт, что в подготовке операции принимал участие сам Кальтенбруннер. За прошедшие два года войны это был единственный случай, когда шеф Главного управления имперской безопасности лично проверял готовность агентов к выполнению задания. Для Абакумова это стало еще одним свидетельством того, насколько высоко были подняты ставки в предстоящей оперативной игре. Ответ о будущем победителе могла дать только сама радиоигра — эта одна из самых сложных по исполнению и эффективная по результатам контрразведывательная операция.

По замыслу, рождавшемуся в голове Абакумова, ей предстояло стать не просто классической оперативной двух— или трехходовкой, а первой для Смерша гроссмейстерской партией, в которой требовалось связать незримыми нитями десятки людей: агентов, радистов, курьеров, специалистов по дезинформации из армейских штабов. В этом поистине смертельном спектакле каждому из них отводилась своя, строго определенная роль. Поэтому любая фальшь или малейший просчет могли привести к невосполнимым потерям. Ее политическая цена, в этом Абакумов отдавал себе отчет, определялась не в его кабинете и даже не в стенах Лубянки, а в Кремле.

К лету 1943 года на счету Смерша уже имелось несколько успешно проведенных радиоигр с германской разведкой. Но все они проходили на тактическом уровне. Этой же предстояло стать первой стратегической, и ее цену должен был определять сам Верховный. Несмотря на то что Сталин в последнее время благоволил Абакумову и прощал отдельные ошибки, как это случилось в 1942-м с изменником генералом Власовым, второй раз рассчитывать на его снисхождение не приходилось.

Но не только это заставляло Абакумова снова и снова взвешивать все плюсы и минусы предстоящей радиоигры. Дополнительно ее осложняла вторая часть задания группы «Иосиф», связанная с ликвидацией наркома Кагановича. О серьезности намерений «Цеппелина» провести против него теракт свидетельствовали лежащие перед Абакумовым специально изготовленный для бесшумной стрельбы пистолет и капсулы с отравляющим веществом.

Это была не первая информация, полученная Смершем о подготовке абвером и «Цеппелином» терактов против высшего военного и политического руководства страны. Но если раньше гитлеровские террористы пускали оружие в ход в прифронтовой полосе, то сейчас в Берлине, видимо, решили поражения на фронтах компенсировать удачно проведенной акцией по устранению знаковой фигуры. Нарком Каганович, имя которого носил московский метрополитен — гордость Москвы и всей страны, — был подходящей целью. То, что Бутырин и Дуайт-Юрьев с их смертоносным оружием находились в руках Смерша и уже не представляли опасности для Кагановича, вовсе не означало, что она не могла грозить ему со стороны абвера.

Закончив рассмотрение материалов на Бутырина и Дуайта-Юрьева, Абакумов снова вызвал к себе Утехина с Барышниковым и распорядился подготовить отдельные докладные о планируемом теракте против Кагановича, но без привязки к Бутырину, и направить их в два адреса — Сталину и Берии. После этого они снова вернулись к обсуждению замысла предстоящей операции против «Цеппелина».

В сложившейся ситуации в условиях цейтнота на передний план выходил вопрос надежности Бутырина и Дуайта-Юрьева. Как Абакумов, так и Утехин с Барышниковым отдавали себе отчет в том, что использование в отношении таких опытных разведчиков, как они, наружного наблюдения, прослушивания разговоров и других средств из арсенала контрразведки вряд ли могло дать быстрый и однозначный ответ. Предложение Абакумова задействовать по ним бывших агентов псковской разведшколы вызвало на лице Барышникова удивление, а со стороны Утехина возражения. Но холодная логика его рассуждений убедила их, что только так, рискуя, они добьются результата.

Доработкой деталей предстоящей оперативной комбинации в отношении Бутырина и Дуайта-Юрьева Утехин и Барышников занялись самостоятельно. Захваченные остроумной идеей Абакумова, они быстро разработали план ее проведения. Основная роль в его исполнении отводилась перевербованному Смершем агенту псковской разведшколы Герасимову. Этот выбор не был случайным. Его подготовкой к заброске в советский тыл занимался непосредственно Дуайт-Юрьев.

Далеко за полночь Барышников и Утехин закончили работу над планом проверки.

К тому времени Виктор и Николай уже спали крепким сном. Утро следующего дня для них началось не с рыка инструкторов и грохота сапог по булыжному плацу, а с задорного трезвона будильника и аппетитных запахов, доносившихся с кухни. Там хозяйничал Сафронов. После завтрака он рассадил их по разным комнатам, дал листы с перечнем вопросов, а после того как получил ответы, разрешил прогуляться по Москве. На следующий день все повторилась.

26 июня, как обычно, в 9:0 °Cафронов с неизменным портфелем появился на конспиративной квартире в Тихвинском переулке. На этот раз он не стал утомлять Виктора и Николая вопросами, к обеду завершил с ними работу и отправился на Лубянку. Они тоже не захотели сидеть в четырех стенах, и, несмотря на то, что за окном начали сгущаться тучи, решили прогуляться. Прихватив зонты, спустились вниз, прошли к остановке, сели в трамвай, и тут хлынул проливной дождь.

Асфальт пучился, кипел, словно свинец во время плавки. Через мгновение улицы превратились в бурлящие потоки. Стена воды встала перед трамваем, и он пополз, как черепаха. Ливень продолжался недолго, над Ленинскими горами еще продолжало погромыхивать, а в центре Москвы уже просветлело. Прошло еще несколько минут, и, как это бывает в июне, о былом ненастье напоминали лишь стайки легких облаков, робко жавшихся к краю горизонта, и лужи на асфальте. Небо, умытое коротким грозовым дождем, снова ожило и после изнурительной жары завораживало нежными красками. В воздухе появилась та удивительная свежесть, которая бывает только в это время года.