Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов

Кораблей на Енисее было много, некоторые заходили к бакенщику. Многие шли в Ермаково.

Однажды утром она сидела на лавочке, в дыму дымокура от комаров, подошел Валентин, закурил и заговорил о Горчакове. Она согласно покивала, но не ответила, ушла к Енисею и вернулась, когда все уже пообедали. Она решила плыть. Романов смотрел с недоверием. Ася выглядела плохо. Затравленное, усталое лицо, костлявые плечи, даже осенью она была лучше.

Через несколько дней Ася, Коля и Валентин стояли на борту буксира «Печера», Анна с детьми махали руками с причала. Ребятишки с головы до ног были в сетках от комаров. Собаки крутились рядом, лаяли льстиво и недовольно в сторону удаляющегося хозяина.

Было раннее утро середины июля, по берегам буйствовала зелень, солнце всего несколько дней как начало скрываться за горизонт, и ночи были светлые. Романову не надо было зажигать и гасить бакена. Чайки, крачки дрались и падали в воду за картофельными очистками, что вывалила с камбуза кокша. Романов курил с капитаном возле рубки. Коля отвязал от вещмешка телогрейку, надел на плечи матери, обнял, заглядывая в глаза и отгоняя мошку:

— Не грусти... у нас там отец. Мы же хотели к нему.

Ася кивнула головой и взяла его за руку, поднесла к губам, потрогала костяшки пальцев. Улыбнулась грустно и снова отвернулась к бегущей мимо сильной равнодушной воде:

— Я к нему хочу...

— Мам... — Коля крепко обнял мать за плечи. — Ты не виновата в его гибели.

— Ах, Коля, Коля... — слезы полились из Асиных глаз, она улыбалась через силу, нервно прикусывала губы и улыбалась, — как же не виновата... — она нахмурилась, останавливая слезы. — Я не понимаю, что происходит и куда мы плывем.

Коля помолчал виновато:

— Ты говорила, отец мужественный человек. Нам втроем будет легче.

Ася нахмурилась, беря себя в руки, достала платок, стала сморкаться и вытирать слезы. Подошел Романов.

— Сколько нам плыть? — спросил Коля.

— Восемьдесят пять километров. У меня в Ермаково одна знакомая, она клубом заведовала... зайдем к ней насчет работы.

Он неторопливо скрутил самокрутку и полез за спичками.

— Вы, ребята, вот что... одну штуку вам скажу... Нигде, ни с кем, не дай бог, не проговоритесь про Георгия. Нет у вас ни мужа, ни отца. Помер, заболел и помер в Москве. От туберкулеза! А вы сюда на заработки плывете, за длинным рублем. Про Севу, про то, что у меня жили, тоже ни с кем не вспоминайте. Одно за другое потянется... узнают про Георгия — плохо будет! — Валентин изучал своих подопечных, внятно ли объяснил. — Что еще? Одежонку надо будет купить, денег я займу. У тебя, кроме этого, что-нибудь есть?

Ася посмотрела на свои войлочные зимние боты «прощай молодость».

— Босоножки еще. Платье для работы тоже есть.

— Ну вот, мыла, зубной порошок Анна положила, полотенце. Не пропадем, поживу с вами первое время. — Валентин выбросил окурок в воду, его завертело вдоль борта.

— А если мы нечаянно встретим его в поселке? — спросила Ася.

— Что ты?! Ни в коем случае! — возмутился Валентин. — Отвернешься и мимо пройдешь!

— А как же он узнает про нас? — спросил Коля.

— Молите бога, чтобы он был в Ермаково. Там я его найду. Обживешься маленько, на работу выйдешь... Не будем загадывать!

В клуб Асю не взяли, не было ставок, но завклубом позвонила директрисе школы — там нужен был учитель музыки. Отправились в школу. По дороге завернули в Бакланиху к знакомым Романова, вещи у них оставили и спросили про жилье.

Поселок, о котором они столько разговаривали, поразил Асю с Колей неухоженностью, раздолбанными деревянными дорогами с огромными лужами, засыпанными опилками. Дома-бараки выглядели так, словно их бросили жильцы и заселили случайные люди. Помойные ведра, зола из печек выливались прямо на улицу или возле деревянных туалетов. Горы дров и угля высились, многое только строилось... Всего было много, все было казенное, и среди этого казенного пульсировала живая жизнь. Хозяйки, громко что-то обсуждая, вешали белье на натянутые веревки, кошки дремали на завалинках. Босоногий мужик с подвернутыми штанами шел от Енисея с мешком, из которого торчал осетровый хвост. Мешок недовольно шевелился, мужик останавливался, сбрасывал ношу и вытирал пот, на солнце было жарко.

Ася с Колей сравнивали Ермаково не с Москвой, конечно, но с островом Валентина Романова. Там было тихо и красиво. У сильной и богатой реки жил рабочий, хозяйственный человек. Здесь же все им казалось, что люди заехали сюда ненадолго и уже собираются уезжать. Коля почему-то думал, что в центре Ермаково стоит огромная тюрьма. Тюрьмы не было.

В центре Ермаково было чище, тротуары подремонтированы, двухэтажные здания образовывали ровную улицу. Запах, правда, стоял, будто канализацию прорвало.

— В этих домах, — пояснил Романов, — сортиры на втором этаже сделали, деревянные короба сверху идут... как лето, так вонь...

Перед зданием школы росли цветы, женщины мыли большие окна. В коридорах, как и во всякой летней школе, было пусто и гулко. Директриса, пожилая женщина, поздоровалась и повела в актовый зал к пианино. Ася открыла крышку, попробовала, инструмент был хорошо настроен. Она делала все машинально, сама все время, как только вошли в красивое здание, думала о Севе, который никогда не был в школе. Он мог бы здесь учиться.

— Сыграйте! — услышала она голос директора.

— Да-да... что я должна сыграть?

— Что можете...

Директриса с начала каникул, как только уехала учительница музыки, прослушала несколько кандидаток. Все играли плохо или очень плохо. Она подозрительно посматривала на странную троицу, особенно смущал медвежьего вида рябой мужчина в кирзовых сапогах.

Ася все не начинала, рядом все стоял Сева, у нее наворачивались слезы. Она сыграла бы ему, но здесь были люди. Ася еле держалась, чтобы не встать и не уйти. Пальцы не хотели к клавишам, сжимались в кулаки.

— У меня нет времени... — директриса начала недовольно разворачиваться грузным телом, у нее были больные ноги, она опиралась на палку. Романов неожиданно шагнул поперек ее пути:

— Погоди, мать, погоди, она сыграет, — он и сам уже засомневался, умеет ли Ася на пианино. — Ася, может, тебе аккордеон раздобыть? На аккордеоне же можно? — Валя снова повернул круглое, битое жизнью лицо к директору.