Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

У пред-весны с весною столько распрей: дождь нынче шел и снегу досадил. Двадцать седьмой, предайся, мой февральский, объятьям – с марта днем двадцать седьмым. Двадцать седьмой, февральский, несравненный, посол души в заоблачных краях, герой стихов и сирота вселенной, вернись ко мне на ангельских крылах. И все, что дале делала природа, вступив в открытый заговор со мной, — не пропустив ни одного восхода, воспела я под разною луной. Опять идет четвертый час другого числа, а я не вышла из вчера. За днями еженощная догонка: стихи – тесна всех дней величина. В ночь на 28 марта

После этого следует вынужденный отъезд Беллы в Москву по неотложным делам, а затем, через полтора месяца, возвращение со стихами, написанными по дороге обратно, – “Возвращение в Тарусу” 16 (и 23) мая.

И вот уже со следующего майского стихотворения “Препирательства и примирения” начинается эпопея пробуждения земли и следует цикл под условным названием “Цветений очередность”.

Вниз к Оке, упадая сквозь лес, первоцвет упасая от следа, этот в дрожь повергающий блеск мной воспет и добыт из-под снега. Там ручей упирался в запруду, Я подумала: цвет медуниц не забыть описать. Не забуду. Слив двоюродно-бликих цветов: от лилового неотделимы фиолетовость детских стихов на полях с отпечатком малины. Такова ж медуница для глаз, только синее – гуще и ниже. 16, 18–19 мая.

И среди этих чисел 17 мая – стихотворение “Черемуха”:

Когда влюбленный ум был мартом очарован, сказала: доживу чтоб ночи отслужить, до утренней зари и дальше – до черемух, подумав: досижу коль Бог пошлет дожить. Стих обещал, а Бог позволил – до черемух дожить и досидеть: перед лицом моим сияет бледный куст, так уязвим и робок, как будто не любим, а мучим и гоним.

Вслед за этими стихами о первой черемухе – стихи о “Черемухе трехдневной”. Даты написания опять совпадают – 19–20 мая: “Три дня тебе, красавица моя! / Не оскудел твой благородный холод…

Еще через два дня возникает “программное” стихотворение “Есть тайна у меня от чудного цветенья” – 22 мая, которое охватывает сразу все “цветения”.

Фиалки прожила, и проводила в старость уменье медуниц изображать закат. Черемухе моей – и той не проболталась под пыткой божества и под его диктант. Уж вишня расцвела, а яблоня на завтра оставила расцвесть… и тут же вопреки пустым словам, в окне, так близко и внезапно прозрел ее цветок в конце моей строки. Стих падает пчелой на стебли и на ветви, чтобы цветочный мед названий целовать. Уже не знаю я: где слово, где соцветье? Но весь цветник земной – не гуще, чем словарь. В отместку мне – пчела в мою строку влетела. В чужую страсть впилась ошибка жадных уст. Есть тайна у меня от чудного цветенья. Но ландыш расцветет – и я проговорюсь.

Завершается цикл стихотворением “Черемуха предпоследняя”.

Пока черемухи влиянье на ум – за ум я приняла, что сотворим – она ли, я ли — в сей месяц май, сего числа? Души просторную покорность я навязала ей взамен отчизн, откосов и околиц, кладбищ и монастырских стен. Все то, что целая окрестность вдыхает, – я берусь вдохнуть. Дай задохнуться, дай воскреснуть и умереть – дай что-нибудь. Владей – я не тесней округи, не бойся – я странней людей, возьми меня в рабы иль в други, или в овраги – и владей. Какой мне вымысел надышишь? Свободная повелевать, что сочинишь и что напишешь моей рукой в мою тетрадь?

Вслед за весной 1981 года следует короткий перерыв до августа того же года, когда после заграничной поездки мы снова вернулись в Тарусу. Плодом этого короткого визита в родные душе края стало стихотворение “Ночь упаданья яблок”:

Со мной такого лета не бывало. – Да и не будет! – слышу уверенье и вздрагиваю – яблоко упало, на “Не” – извне поставив ударенье. Жить припустилось вспугнутое сердце, жаль бедного: так бьется кропотливо. Неужто впрямь небытия соседство словно соседка глупая болтливо? Нет, это – август, упаданье яблок. Я просто не узнала то, что слышу. В сердцах, что собеседник непонятлив, неоспоримо грохнуло о крышу. 15–25 августа

И снова – конец зимы – начало весны уже 1982 года. И снова мы живем в Доме творчества, а Белла бесконечно бродит по паршинской дороге в ожидании “звука указующего”, и он раздается.

Желание Беллы соединить несоединимое воплощается в стихотворении “Гусиный паркер”. Стариное гусиное перо скрещено с шедевром техники и приметой богатства.

…Мой Паркер, что тебе в Ладыге? Очнись, ты родом не отсель. Зачем ты предпочел латыни докуку наших новостей? Там пересуды у колодца, там масленицы чад и пыл, Мой Паркер сбивчиво клянется, что он там был, мед-пиво пил. 23–25 февраля

“Лебедин мой” – помечено: май 1981 – 6 марта 1982 года – редкая для Беллы память о том, когда задумывалось стихотворение и когда окончательное воплотилось. Стихотворение трагического звучания – зарисовка, оставленная без ответа, но точно соответствующая жизненной ситуации по дням и по географии этого места…

В ту пятницу, какого-то числа — еще моя черемуха не смерклась — соотносили ласточек крыла глушь наших мест и странствий кругосветность. Да, в пятницу, чей приоткрытый вход в субботу – все ж обидная препона перед субботой, весь честной народ с полдня искал веселья и приволья. Ладыжинский задиристый мужик, истопником служивший по соседству, еще не знал, как он непрочно жив вблизи субботы, подступившей к сердцу.

В это время Белла пишет еще одно стихотворение, загадочно прекрасное, – “День Рафаэль”: