Генерал-фельдмаршал Голицын - Станислав Десятсков

— Посему придется пока моих гвардейцев возвернуть на сушу! — приказал царь. — А ты, господин поручик, возвращайся к казакам и передай Минаеву, чтобы казачки смело; дуванили всю добычу. Заслужили они ее по праву в сем неравном бою! — Михайло уже обернулся, дабы идти выполнять приказ, когда царь вдруг добавил: — А от казаков возвращайся в свой Семеновский полк. Принимай роту. — И, посмотрев на растерявшегося Голицына, весело добавил: — Жалую тебя за морскую викторию капитаном!

Ночью Михайло сидел у разожженного казачьего костра на взморье, ел крепкую двойную уху, запивал терпким хиосским вином — целая бочка этого вина — трофей с турецкой фелюги — красовалась подле костра. Сидевший с ним атаман Минаев, подобрав под себя ноги на роскошном персидском ковре (тоже трофей), невозмутимо потягивал трубочку. По всему берегу неслась веселая казачья песня — донцы дуванили знатные трофеи.

Набегала на берег соленая морская волна, шел прилив, крутились в небе большие южные звезды, каждая величиной в налитой подсолнух, Михайло чувствовал всю силу и крепость своего молодого тела и думал, что на войне бывают не токмо крутые тяготы, но и свои радости.

На другой день Михайло дружески простился с атаманом, подарившим ему таки, яко трофей, подзорную турецкую трубу, и вернулся на «Глорию», чтобы забрать с собой солдат-семеновцев. Воронежцев — Митяя и его племяшей Фрола и Глеба — пришлось оставить на галере, куда прибыл уже новый экипаж из солдат поморов. Морская война на том пока прекратилась, но на суше надобно было еще, взять Азов.

* * *

Муртоза-паша с башни азовского замка с тревогой разглядывал в подзорную трубу русский лагерь. Всё творилось не так, как в прошлую осаду.

— Московиты, похоже, за один год научились воевать! — сердито бурчал за спиной Алхан-бей, доставивший в Азов последнее подкрепление в пятьсот янычар из Кафы. — Смотрите, они обложили нас с четырех сторон, а с моря отрезали наш флот своими галерами.

— Не беспокойтесь, Алхан-бей. Вы не были здесь в прошлый год и не знали, что гяуры беспечны, крепко спят после сытного обеда и пропускают оттого все наши вылазки. К тому же у них нет опытных инженеров я они не умеют вести подкопы и закладывать мины, — с видимой невозмутимостью ответил Муртоза-паша. А сам подумал: «Конечно, гяуров в атом году вдвое больше и у них есть флот, но и у нас, слава богу, ныне на правом берегу Дона стоит сам крымский хан со многой ордой, а его правая рука, калга-султан, переправился на левый берег и соединился уже с ногайцами. Так что русские окружили Азов, но и мы окружили их своей конницей. Аллах акбар! Мы победим!»

В русском войске, как и в прошлом году, по-прежнему не хватало опытных инженеров. Правда, прибыли нанятые за большие деньги искусные бомбардиры из Бранденбурга, но инженеры-фортификаторы и минеры, посланные из цесарского союзного войска, задержались в пути. А проводить без цесарцев минные подходы было себе в убыток — Петр хорошо помнил, как в прошлом году от взрыва мин в подкопах боле пострадало собственное войско, нежели неприятель.

Так что ничего не оставалось, как усердно бомбардировать Азов тяжелыми мортирами из апрошей. Но хотя и выжгли полгорода, турецкие больверки стояли твердо и господа генералы по-прежнему ничего не могли придумать. И вот тут-то к генералиссимусу Шеину заявились старые московские стрельцы и предложили насупротив турецкого вала насыпать свой вал выше турецкого и подвигаться вперед, навалом к турецким укреплениям.

Старики стрельцы явились к Шеину как к воеводе-боярину и напомнили, что еще воеводы царя Алексея Михайловича покоряли так польские города.

Петр сначала фыркнул по-кошачьи, когда Шеин сообщил ему о таком способе осады.

— Сие противно всей европейской науке, — восстали и генералы Лефорт и Региман.

Но Антоном Головин, набычив шею, вдруг согласился:

— А ведь верно, батюшка твой, царь Алексей, тем способом в войне с поляками многие города взял.

Головина неожиданно поддержал и такой опытный воин, как Патрик Гордон.

— Надобно занять делом шестьдесят тысяч солдат! — заявил Гордон. — В моей дивизии, когда солдаты строили редуты на Дону, все были при деле. А сейчас все — и солдаты и офицеры — знай с утра водку пьют, благо маркитанток на сей раз целый обоз.

И Петр согласился:

— Быть посему! Коль союзнички-цесарцы где-то по дороге застряли, воевать будем древним обычаем — насыпать вал! А баб-маркитанток, господин генералиссимус и господа генералы, гнать в шею из лагеря! — И обведя совет сердитым взором, добавил: — Сам сие проверю!

На другой день приступили к тяжелой работе: под турецкими пушками стали насыпать свой вал и продвигать его к турецким укреплениям. Шестьдесят тысяч солдат и приведенных Лизогубом украинских казаков трудились денно и нощно целый месяц и в начале июля подвели вал к крайнему речному болверку.

— Они трудятся как муравьи, и их вал уже выше нашего. Оттуда их стрелки бьют на выбор моих солдат. Теперь у нас одна надежда на крымского хана, калгу-султана и их конницу. Вы должны перебраться по Дону в лагерь хана Девлет-Гирея и передать татарам, дабы не занимались пустыми разъездами, а напали на русских всей ордой. Ведь у хана 50 тысяч конников, а у калги-султана на правом берегу еще 20 тысяч ногайцев. Передайте хану, если он не придет на выручку, Азов падет! — напутствовал Муртоза-паша десять своих лучших лазутчиков. Восемь из них были перехвачены русскими, но двое, все время ныряя в воду, в ночной тьме проплыли мимо русских галер и принесли вести из Азова хану.

Конница Девлет-Гирея придвинулась после того к Дону, а ногайцы с востока стали лихо наезжать на дворянское ополчение. Схватки пошли в открытом поле, чуть ли не у стен Азова.

В это время явившиеся наконец в русский лагерь инженеры-цесарцы заложили два подкопа под укрепления турок. Но прежде чем взорвались мины, казаки Лизогуба с высоты русского вала перестреляли бомбардиров на речном болверке, а затем посыпались на него сверху как горох. Угловой болверк был взят за полчаса, все турецкие на нем орудия захвачены. Муртоза-паша бросил выбить гяуров янычар Алхан-бея. Отчаянно визжа и размахивая острыми ятаганами, янычары взошли на болверк; казаки отступили, но увезли с собой все пушки и с верху своего вала продолжали поражать янычар. К вечеру Муртозе-паше стало ясно, что удерживать речной болверк боле невозможно. А на рассвете 18 июля удачно взорвались две заложенные цесарцами мины и обрушился центральный турецкий вал. Муртозе-паше стало ясно, что сейчас последует штурм, а затем гяуры ворвутся в город и начнется резня. А в ней погибнет и весь гарем паши, в том числе и любимая молоденькая жена Альфия. Но царь Петр оказался милосерден. Прежде штурма явились офицеры-парламентеры и перебросили через пролом письмо генералиссимуса Шеина, предлагавшего почетную капитуляцию. Весь гарнизон Азова Шеин, обещал отпустить с почетом, с сохранением личного оружия, а также с женами и детьми.

— Принять ли мне мир от гяуров? — Муртоза-паша собрал своих старших беев на смотровой башне замка. По Всему было видно, что старый паша согласен принять царские условия. Но Алхан-бей с окровавленной повязкой на голове — вчерашний след казачьей сабли — показал на ногайскую степь, откуда поднималось облако пыли: