Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк! 147 боевых вылетов в тыл врага - Максим Свириденков

Вот как бывало. Наш комэск по всем правилам награду заслуживал. А мне-то чего обижаться, ведь на самом деле до Звезды Героя вылетов не хватало. Зато три ордена боевого Красного Знамени мало у кого есть. А у нас в полку этот орден считался самым ценным, самым главным. Даже орден Ленина, высший в то время, котировался ниже. Почему? Это очень хорошо объяснил Вася Хорьков, штурман Володи Иконникова, отлетавший с ним всю войну. Когда Володе писали представление на Героя Советского Союза, то Васе, как штурману, написали наградную на орден Ленина. Он умолял: «Напишите на Красное Знамя!» Мы сразу не поняли ничего, спросили: «Вась, как так? Почему?»

Он объяснил: «А потому, что у меня в деревне доярка имеет орден Ленина за высокие надои. Свинарка имеет орден Ленина за то, что вскормила сколько-то сотен поросят. Пастух, который все стадо водил по таким местам, что оно дает высший в районе удой молока, тоже получил орден Ленина. И я приеду с войны, как свинарка и доярка, с орденом Ленина… — чуть не заплакал. — Дайте мне орден боевого Красного Знамени! Тут уже в названии видно, что я на войне его заслужил…»

Надо сказать, что Вася Хорьков был у нас вообще очень интересным человеком. Там же в Белоруссии мы бомбили очень большой железнодорожный узел Минска. Он очень хорошо охранялся, у фашистов рядом было два аэродрома, и, когда мы туда пришли, конечно, огонь по нам открыли нещадный. Впрочем, сам узел тоже хорошо горел. Перед нами несколько экипажей отбомбилось, и нам не требовалось даже подсветки. Сложность представлял только выбор целей. Мой штурман даже воскликнул: «Командир, посмотри, что делается, везде эшелоны и поезда, не знаешь, что бомбить». Я спросил: «Аркаша, где все бомбят?» Он указал мне примерное направление. Тогда я предложил ему взять чуть левее или правее. Мы так и сделали.

В тот вылет от нас требовалось взорвать именно железнодорожные пути. Поджигать вагоны, конечно, тоже считалось делом хорошим, но в первую очередь было необходимо нанести как можно больше ущерба путевому хозяйству, чтобы немцы не смогли подвозить подкрепление. У меня было 1500 или 1750 килограммов бомб на борту. Когда мы серию выложили, стрелки сразу закричали, что на месте ее падения взрывы, пожары. Мы отходили от Минска, а стрелки продолжали кричать о новых взрывах. Так случалось всегда, если отбомбишься удачно. В такие минуты радостно на душе становилось: значит, не обманул ты надежды Родины. Вернувшись на аэродром, мы пошли докладывать о выполнении задания. Обычно донесения принимал начальник штаба, с ним сидел начальник разведки. Они записывали наши отчеты в боевой журнал, на этом все и заканчивалось. А тут, смотрим, еще какой-то подполковник сидит. Начальник штаба приказал нам, мол, этому полковнику сегодня и докладывайте!

Кто это был такой, не знаю. Но приказ надо выполнять. Передо мной как раз Иконников стоял, он начал объяснять, что они так-то сбросили бомбы, курс захода был такой-то, высота такая-то, такой-то ветер и угол сброса, а бомбы легли вот так, под углом 30 градусов. В общем, что мог, ответил, но незнакомому подполковнику захотелось уточнить место попадания, стал он допрашивать штурмана. Интересно это вышло со стороны наблюдать. Если Володя Иконников был маленького роста, то Вася Хорьков — метр девяносто, с широченными плечами, огромными ладонями. Его спрашивают:

— Как легла ваша серия?

Он кладет руку, невольно закрывая ею половину карты, пытается указать:

— Вот так.

Подполковник не выдерживает, переспрашивает, срываясь в крик:

— Я вам говорю, куда легла ваша серия? У вас что было?

— Пятисотка и десять соток.

— Куда пошла пятисотка?

Вася опять:

— Вот так. С таким-то углом, таким-то направлением…

— Вы мне конкретно скажите, куда легла ваша пятисотка! — подполковник готов уже, как чайник, закипеть. Ничего в авиации он не понимает, но кажется ему почему-то, дескать, с высоты можно с точностью до метра место попадания определить.

Но и Вася уже не в силах сдерживаться, дрожать весь начал. А я за ним, смотрю, мне и смешно, и жалко его. Хорьков в который раз повторяет, разозлился вконец, у него вырывается:

— Вот так стоит Минский вокзал. Вот здесь идет перрон. А вот здесь — туалет станционный: тут — мужской, там — женский. Так вот, моя пятисотка в этот туалет к-а-а-а-а-к хлобыстнет! Говном весь вокзал забросало!

Развернулся Вася и пошел. Ему вслед кричат:

— Хорьков, Хорьков, вернитесь!

— Да идите вы! — отвечает.

И ушел. Хохот на КП такой стоял, что не передать. И мы потом все время донимали Хорькова:

— Вася, скажи, каким оружием ты немцев в Минске поразил?

Вот так мы и жили, так и воевали.