Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт

Тереза держала края раны всю ночь. Миленка с Джорданой промокали кровь чистыми тряпками, которые нам принесли соседки, молча положив их на кровать. Лихорадки не было, но когда мне дали с утра осколок зеркала, я побледнела, увидев длинный шрам.

— Хорошо, гноя нет, — удовлетворенно кивнула Нонна, осмотрев щеку. Она уселась на койку и выложила нам последние новости «сверху»: кто с кем танцевал вчера на балу, и кого обворовали во втором классе.

— Матрос упал с мачты, а врач все еще пьян, так что пришлось мне заниматься его сломанной ногой.

— Какой матрос? — прошептала я.

Она пристально поглядела на меня.

— А ты какого знаешь? Вроде, он из Генуи. Держался молодцом. Зажал в зубах деревяшку, чтобы не кричать, пока я пыхтела над ним. Ни звука не издал, а потом поблагодарил. — Она всплеснула морщинистыми руками. — Говорят, будто он сам виноват, дескать, рассеянный. Капитан пригрозил, что выпорет следующего, кто будет невнимателен за работой на такелаже. Матроса этого отправили кастрюли мыть на камбузе в первом классе, пока не оклемается, чтоб на палубу вернуться.

Тереза задумчиво наблюдала за мной.

— Хочешь, я разыщу его? — шепнула она, когда Нонна ушла, но я помотала головой.

Никто не допустит Терезу на кухню, а даже если б она сумела разыскать Густаво и мы бы снова увиделись, каково бы мне было, когда он отвернулся бы прочь, заметив ужасный шрам, который невозможно скрыть даже ночью?

Смотрительницы сообщили, что капитан пришел в ярость, узнав о драке и «чудовищных непристойностях», как он выразился. Так что никому из спальни «А» нельзя подниматься на палубу, пока корабль не прибудет в Нью-Йорк.

Шли дни, и напряжение росло. Ни за едой, ни в умывальнике, ни на площадке, куда ветер изредка доносил порывы свежего воздуха, никто не разговаривал с Симоной, Джорданой и Миленкой. Все отводили взгляд от моей щеки и были отрывисто резки с Терезой. Дети ссорились и препирались из-за пустяков, игроки в карты стали грубее и злей. Сыр, который дал мне Густаво, оказался изумительный — у него был острый, насыщенный вкус, но даже он не пробудил во мне аппетита. Я почти ничего не ела и лежала в кровати, прикрывая рукой шрам.

Тереза заставила меня ходить на занятия по английскому, чтобы хоть как-то вытащить из постели. Молодой учитель уже трижды побывал в Америке и освоил начатки языка, но наш акцент приводил его в негодование.

— Th… th… TH! — твердил он, постукивая трубкой по длинным прокуренным зубам. — Язык здесь, идиоты, а не под небом. Даром только время на вас трачу.

— Уродское какое наречие, — заметил кто-то, — цедят слова между зубов.

— Если ты будешь жить с нами в Нью-Йорке, Ирма, тебе не нужен этот английский, — сказала Габриэлла, но я упорно продолжала повторять: three, the, think.

На следующий день, когда к занятиям присоединились Джордана с Миленкой, несколько женщин надменно встали и ушли.

Я спросила у Нонны, знает ли она что-нибудь про Густаво.

— Это тот, что ногу сломал? До сих пор кастрюли драет, я думаю.

Он не прислал мне весточку. Наверно, узнал про шрам. Или ему слишком дорого обошлась та ночь. Или он забыл обо мне.

— Не думай о нем, — шепнула мне Тереза.

Но она не ела фиги под луной, и ее лицо не было испорчено.

— Мы будем в порту во вторник утром, — сообщили нам смотрительницы вечером в воскресенье, на шестнадцатый день плавания. — Убедитесь заранее, что все ваши вещи собраны.

Они раздавали всем желающим настойки от кашля, присыпку против вшей, притирания, чтобы скрыть сыпь, и капли для тех, у кого слезились глаза. Даже дети с готовностью пользовались этими средствами, потому что все мы были наслышаны о тех, кого отправили из Америки обратно домой. Многие не могли вынести еще одного плавания и умирали по дороге.

— Небо ясное и море спокойное. В худшем случае, нас ждет туман уже в гавани, — докладывали смотрительницы.

И вдруг Нью-Йорк сделался реальным — город с туманной гаванью, откуда начинается огромная страна, способная принять нас, как берег принимает бесчисленные песчинки. У меня дрожали руки, когда я пересчитывала оставшиеся деньги и заделывала прореху в юбке. Я достала камешек, который взяла из дома, и попыталась ощутить запах старых стен, дыма в очаге, влажной шерстяной одежды, розмарина и лаванды, висящих возле кровати, и острый дух свежего сыра.

Щека у меня еще болела, особенно по ночам, резкими мучительными рывками. Даже если бы меня и правда ждал в Америке приятель Карло, зачем бы ему сдалась такая девушка — невзрачная, да еще и со шрамом?

— Скоро мы увидим папочку, — весело щебетала Габриэлла. — Я надену новое красное платье. Он меня поднимет и посадит на плечи. А ты, Ирма? Ты уложишь волосы, чтобы было красиво? Что ты наденешь?

— Не приставай к ней, детка, — сказала Тереза.

Джордана и Миленка молча слезли со своих коек. Пока все собирали чемоданы, начищали ботинки и в сотый раз изучали свои истрепанные карты и документы, они каким-то образом умудрились раздобыть пресной воды, чтобы помыть мне голову, а затем расчесали волосы до блеска.

— Теперь сделаем красоту, — объявила Джордана.

Их ловкие быстрые пальцы принялись заплетать мне косы. Они закончили, посовещались, расплели все обратно и принялись по-новой.

— Подожди, у нас хорошая идея, — говорили они, мягко отводя прочь мои руки. — Будет замечательно.

Одна за другой к нам стали подходить любопытные. Джордана потянула меня за подол:

— Вниз смотри, вот сюда.

Женщины молча толпились вокруг нас. Когда я попыталась поднять глаза, Миленка так дернула прядь волос, что у меня кожа вспыхнула огнем. Передо мной встала Симона, держа в руке красно-коричневую шелковую ленту.

— На, мне она не нужна, — сказала Симона и сунула ленту мне в руку. — Я извиняюсь насчет… твоего лица.

— Красивый цвет, — отрывисто заметила Джордана.

Симона кивнула.

— Ладно, мне надо собираться.

Когда она отошла, Джордана забрала у меня ленту.

— Смотри, мама, — восхитилась Габриэлла, — они причесали ей волосы как будто это роза!

— Ирма, это прекрасно, — прошептала Тереза.

Все подставляли мне свои зеркальца, чтобы я могла полюбоваться розой, перевитой Симониной лентой. Тонкие пальчики Миленки утерли мои слезы.

— Я знаю, мы туго закрутили, — сказала она, — но ночью, пока ты спишь, зато не испортится.

— Ирма стала прямо прекрасная дама, правда? — допытывалась Габриэлла.

Тереза расправила мне юбку и кивнула.

— Нет, Ирма, — хором ответили Джордана с Миленкой, когда я принялась их благодарить. — Что мы для тебя сделали — это просто ничего.