Гапон - Валерий Шубинский

От общих слов Гапон переходит к вещам более конкретным. Необходимо было убедить начальство, что неудача зубатовских затей не доказывает порочности проекта. Точнее, что порочность проекта — не в том, в чем склонны были усматривать ее чиновники. «Если правительственная (полицейская) власть якобы искусственно действительно вызвала своеобразное рабочее движение (например, в Москве), то в этом случае она сыграла только роль курицы, пробивающей скорлупу яйца, в котором уже сформировался цыпленок…» Но из-за прямой полицейской опеки дело в Москве приобрело «шумно-показной характер». Зубатов и его помощники принялись организовывать многолюдные союзы, «не образовав кружка преданных идее и уразумевших ее людей». В обществе, подчеркивает Гапон, «все еще существует облако предубеждений против полиции». А значит, «полиция для пользы дела, приняв на себя даже роль ревнивого наблюдателя и строгого контролера, должна отойти в сторону, уступив место общественной самодеятельности…».

Еще раньше Гапон докладывал о своей чайной Клейгельсу. Тот принял его и был с ним весьма любезен, обсуждал, в частности, устав «Собрания». Удостоился Гапон аудиенции и у Лопухина. Начальник Департамента полиции так далеко пошел в своем благоволении, что распорядился выделить «Собранию» 60 рублей на формирование библиотеки — с распоряжением подписываться только на консервативные газеты. Книги, разумеется, тоже должны были соответствовать критериям благонамеренности — но закупку их доверили самому Гапону. И пусть Гапон наивно уверял своих читателей, что принял полицейские деньги «с отвращением», это едва ли верно передает его чувства в 1903 году. Ему поверили! У него были основания для торжества.

Доверяй, но проверяй. Полицейские филеры посещали собрания в чайной и в районах и представляли отчеты. Ничего неожиданного и крамольного: обсуждали хранение средств, полученных от взносов, распределение прибыли чайной-клуба, выдачу пособий, работу музыкального и певческого кружков. «Несколько рабочих вышли на задний двор и начали упражняться в водкопитии (принесли с собой). Неблаговидный поступок был доведен до сведения общего собрания и подвергся порицанию».

Зубатовцы (Соколов, Пикунов, Ушаков и Красивцев) оставались в центральном кружке до ноября, а потом были удалены. Судя по сообщениям филеров, полиция отнеслась к этому маленькому перевороту спокойно: все, связанное с именем недавнего начальника Особого отдела, вызывало у министра раздражение.

Тем временем Варнашёв на одном из собраний разговорился с женщиной, «внешний вид которой не давал повода думать, что она рабочая». Это была Вера Карелина, с чьим мужем Гапон уже был знаком. Карелина рассказала про группу, собирающуюся у них дома. Все эти люди — Дмитрий Кузин, Иван Харитонов, Василий Князев, Василий Иноземцев — с поздней осени стали, наряду с самими супругами Карелиными, завсегдатаями гапоновских собраний. Все они были убежденными социалистами, но, как правило, держащимися вне партий или, так сказать, на их обочине. К Гапону они сперва шли как «разведчики». Сам Карелин колебался: он уже подпал под обаяние отца Георгия, но еще не готов был поверить ему до конца. Карелин осенью 1903 года говорил о Гапоне своему другу Ивану Павлову: «Держится он таким образом, что разгадать его нет никакой возможности. Говорят, что он в душе революционер, и революционер яростный. Но говорят также, что заведомые зубатовцы (Ушаков, Пикунов и др.) тоже считают его своим…»

Так или иначе, карелинцы, к которым примкнули Варнашёв[18]и Васильев, составили оппозицию политически индифферентному (или прямо консервативному), сосредоточенному на чисто экономических, трудовых вопросах ядру организации.

А Гапон вел себя так, чтобы и социалисты подозревали в нем своего, и верноподданные старые рабочие вроде Ф. М. Горбачева, который в первые же дни работы чайной специально озаботился тем, чтобы украсить ее стены царским портретом, не сомневались в благонамеренности батюшки…

И полиция ухитрилась всего этого не заметить!

Тем временем отец Георгий активно дорабатывал устав. Главным новшеством стало введение должности со странным названием «представитель Собрания». Представитель избирался на первое трехлетие кружком, а затем — общим собранием из интеллигентных лиц духовного или светского звания (то есть — не из рабочих) и утверждался в должности градоначальником. Права этого человека были огромны. Он был уполномоченным по всем делам (с властями и работодателями), председательствовал на собрании, вел переписку, осуществлял контрольные функции. Все понимали, конечно, кто именно является единственным претендентом на эту диктаторскую должность со скромным названием.

В этом виде устав был в октябре представлен в министерство. 15 (28) февраля он был утвержден П. Н. Дурново, товарищем министра внутренних дел, с ведома и одобрения самого Плеве.