Аркадий Аверченко - Виктория Миленко

«Он начал читать. Лицо его сделалось серьезным, вдумчивым, удивительным — каким оно часто бывало, когда он читал, писал или говорил о чем-нибудь, что интересовало его. Обычно в такие минуты он не острил и говорил, стараясь подобрать выражения точные, прямые, ясные, немного торжественные.

— Знаете что, — сказал он <…> Я предлагаю вам следующее: давайте в журнал эти записи в таком виде, в каком они здесь записаны, и мы так и назовем их — „Недоношенные рассказы“. Да. И под этим постоянным заголовком мы будем печатать ваши рассказы. Мне они нравятся. <…>

Я много видел на своем веку редакторов, и должен сказать, что Аверченко был одним ид самых острых и чутких», — заключает Зозуля (Зозуля Е. Д. Сатириконцы).

О. Л. Д’Ор вспоминал, что работалось в «Сатириконе» очень легко:

«Я не помню случая, когда бы Аверченко выбросил из моего фельетона или хотя бы изменил одну строчку. Не всегда он даже читал произведения тех, у которых было некоторое „имя“.

— Каждый сам за себя отвечает! — говорил он. — Напишет несколько раз плохо, перестанем печатать.

И каждый „сам за себя отвечал“. Сами себя редактировали жестче, чем любой редактор. О халтуре мы тогда не слыхали» (Старый журналист [О. Л. Д’Ор]. Литературный путь дореволюционного журналиста).

Аверченко никогда ни на кого не «давил» и однажды пошутил: «Когда я умру, пусть напишут на моей могиле: здесь покоится деликатный человек». Однако иногда от него требовалась и жесткость. Как-то Василий Князев до одури надоел всем в редакции, выпрашивая тему для стихов. Аркадий Тимофеевич, не меняя приветливого выражения лица, поднялся, взял его за плечи, втолкнул в чулан с бракованными номерами журнала и продержал там до конца рабочего дня.

Однако подобные случаи были единичными: Аверченко со всеми ладил и умел найти подход к любому из своих подчиненных. Атмосфера в редакции всегда была здоровая, дружеская, творческая. Задавал такой тон общения не только жанр, в котором работали сатириконцы, но и редактор журнала. Его человеческие качества немало способствовали этому.

Аверченко всегда сохранял ровное и спокойное расположение духа, часто повторяя: «Я кисель, никакой бритвой меня не разрежешь». Он никогда не кричал, не паниковал, ни с кем не конфликтовал и не выходил из себя. Никогда никого не воспитывал.

О невозмутимости редактора «Сатирикона» ходили легенды. Однажды ему позвонили со склада, где хранился весь тираж его нового сборника, и сообщили о пожаре.

— Да что вы, этого не может быть! — спокойно заметил Аркадий Тимофеевич и продолжал так же сидеть на стуле. Даже не двинулся.

А весь тираж действительно сгорел.

Близкие друзья и те, к кому он был расположен, знали его как неистощимого весельчака, выдумщика, фантазера и мальчишку. «Когда я познакомился поближе с Аркадием Тимофеевичем, я убедился, что юмор был его природной стихией и что он воспринимал и комментировал любой факт, любую ситуацию не иначе как в плане безмятежного юмора. Но это не все: Аверченко был стопроцентным оптимистом, причем его оптимизм распространялся на все его окружение», — вспоминал Михаил Корнфельд (Корнфельд М. Г. Воспоминания). В чужой же и незнакомой компании писатель надевал маску флегматичности и вялости. Поэтому о его манере поведения сохранились диаметрально противоположные свидетельства.

От Аверченко зависели судьбы: его журнал процветал, поэтому любое имя, прозвучавшее на его страницах, запоминалось миллионами читателей. Да и гонорары были высокими.

Именно таким — «судьбоносным» — он изображен в экспромте поэта Красного (настоящее имя К. М. Антипов) «Редактору, читающему рукопись»: