Любимый город - Александр Поволоцкий

как школьник перед экзаменами раз за разом твердил неподатливые строчки. Листок с переписанными от руки стихами всякое дежурство лежал в кармане его халата. Взялся — так не отступай. А тут не просто рифмы, товарищи, тут ведь Шекспир! Когда Яша нервничал, он трогал листок через материю — не забыл ли где?

Кому первому пришла идея ставить «сцену в саду» из «Ромео и Джульетты», Раиса упустила. Ей было совершенно не до того. Она и в общее дело включилась все с тем же Маяковским, благо его ей учить не надо, и так помнит.

Вокруг Шекспира закипели нешуточные страсти, каких и сам великий драматург не смог бы придумать. Джульетта из Верочки вышла замечательная. Если бы еще Ромео ее так не стеснялся! Он и моложе, всего-то шестнадцать, и по званию никто, потому что годами для военной службы еще не вышел.

Яша попал на эту роль совершенно случайно — подвернулся под руку комсоргу аккурат после концерта. Получил задание по комсомольской линии и в мрачной готовности претерпеть новые тяготы и лишения, пришел на первую читку.

И когда Верочка начала читать, да еще с выражением, Яша тут же погиб на месте, весь, до конца. С трудом, запинаясь и едва удерживаясь на курсе шекспировского стиха, он подавал свои реплики и краснел при этом так, что мог бы заменить фонарь для проявки пленок. Даже признался, что по литературе у него была тройка.

— Эх, ты, — вздыхала Верочка, в мирной жизни — круглая отличница, — мне в школе таких вечно “на буксир” давали, и здесь не отвертелась.

Яша стоически учил роль, пользуясь любой возможностью признаться в любви хотя бы и от чужого имени. За него переживали все раненые, помогали, поддерживали, отрываясь даже от обсуждения очередных событий в Европе и на Тихом океане.

— "Величина этого грандиозного морского театра исключает всякую возможность воздействия противников друг на друга со своих основных территорий" — а я, товарищи, что говорил?

— Да ты в морской пехоте, когда окапываешься, талант свой в землю зарываешь. Тебя в Генштаб нужно!

— Так вот почему морячков хрен заставишь нормально окоп копать! За таланты беспокоятся! А касок не носят, чтоб мозги не натереть!

— Хватит вам, скоро спектакль, а вы опять Яшу сбиваете! — парировал Кондрашов, — Соберись, мы же вчера повторяли!

— Давай, браток! Если что, мы в первых рядах сядем, подскажем. А ты, Генштаб наш непризнанный, дай совет по делу!

— Не ходи под балконом как кот вокруг горячей каши! — со знанием дела говорил кто-то. — В охапку ее и бегом, пускай эти буржуи сами разбираются, кто там кому на ногу наступил!

— Не по сценарию будет!

— Тише вы, стратеги! Так, Яша, давай, какая у тебя следующая реплика?

Яша, все время разговора прилежно мывший в палате полы, оперся на швабру и начал мучительно вспоминать первую строчку. Слова разбегались от него. “Н-не… не смею я сказать тебе, кто я, — он моментально запнулся, полез в карман за шпаргалкой, но подглядывать сразу тоже не хотел, — сказать… сказать… кто я /По имени, о милая, святая: /То имя мне, как враг твой ненавистно, — голос его понемногу окреп. — Я б разорвал его, когда б его /Написанным увидел на бумаге”.

— Ну вот, — усмехнулся Кондрашов. — Можешь ведь, когда захочешь. Ты когда читаешь, прежде всего ее представляй, Джульетту свою. Это называется “система Станиславского”, я читал перед войной. Как только ты ее перед собой вообразишь как следует, так сразу все вспомнишь.

— Все-то ты, братец, знаешь, — поражался кондрашовский сосед, — и про миноносцы девушке растолковать, и про Станиславского с Шекспиром. Вот скажи мне честно, есть на свете что-то, чего ты не знаешь? А то куда не ткни его, везде талант.

— Таланты, они, брат, разные бывают, — отвечал Кондрашов, — Я, может и сам не знаю, к чему у меня способность. Потому что всего не перепробуешь, жизни не хватит. Бывает, что человек всю жизнь одним делом занят и делает его хорошо, а потом раз — и у него к чему другом талант открылся. Вот например, знал я одного доктора, из окружения вместе выходили — так прирожденный оказался разведчик! На две сажени сквозь землю видел. На моих глазах часового фрицевского снял, тот даже пикнуть не успел. Вот что значит талант!

— Ну ты уж совсем травишь. Меру знать надо, — тут же взвился другой его сосед, — Я сам не из кашеваров, из разведки! Часового снимать, это уметь надо!

— А он сумел, — не сдавался Кондрашов. — И мнится мне, что я его голос слышал, когда мне ногу собирали!

— Что ты слышать мог, под наркозом-то? Приснилось поди… Мне вон теща моя приснилась, чуть не помер от такой картинки!

— А я говорю, не снилось. Вот… товарищ доктор! — Кондрашов вдруг резко повернул голову, попытался приподняться и пожалуй, сел бы, если б не гипс до подмышек, — Товарищ доктор!

— Что такое? — повернулся на голос вошедший с обходом Астахов, — Нога беспокоит?

— Да нет, на мне все заживает на собаке! Что, не узнаешь? Это же мы вместе на часового-то тогда напоролись. Помнишь?

— Лейтенант, неужто ты? Вот теперь по голосу узнал. "В море — дома, на берегу — в гостях"?

— Так пуля не разбирает. Вон как теперь, упаковали меня, как ценную бандероль, только что печати на гипсе нет. Долго еще мне этак? Уж сколько дней койку пролеживаю, а мои там дерутся! Сколь встану-то?

— Всему свое время, встанешь. Но не сразу. С этим, брат, спешить нельзя, даже если очень охота.

— Ну хоть что определенное скажи!

— На День Красной Армии скажу. Не раньше. Кость срастается долго. Собрали ее тебе аккуратно, теперь только ждать. Ты скажи, остальные как, живы, отряд наш? Ткачев, второй номер твой, командир?

— Живы, товарищ доктор, все живы были, как меня сюда отправляли. Ленька Ткачев меня с нейтралки и вытащил. Самого его тоже чуток царапнуло, но несильно, остался в строю. Я ребятам непременно письмо чиркну, расскажу, кого встретил, — Кондрашов потянулся здоровой рукой к тумбочке, лишний раз дела не откладывая. — Ведь кто бы подумать мог! А то я рассказываю, как ты того часового снял — а они не верят. Говорят, не бывает.

Астахов сам подал ему листок с карандашом, помог устроиться удобнее:

— Не рвись, герой, тише. Торопись медленно, а будешь спешить — всю работу нашу тонкую порушишь. А не верят, так правильно не верят. Один раз считай повезло мне, другой раз могло бы и не выйти.

— Да уж постараюсь не очень торопиться. Товарищ доктор, как меня в батальон выздоравливающих будут