Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов

Одновременно прежнему соратнику царя Н.Н.Новосильцеву было поручено составить проект российской конституции. Текст «Уставной грамоты» Новосильцева (соавторами были П.А.Вяземский и француз Дешамп) получил в последующие годы значительное распространение.

Николай I, которому террористические замыслы Якушкина стали известны только в 1826 году, высказал предположение, что угнетенное состояние духа Александра, наблюдавшееся не одним Николаем, было следствием сведений об этом, дошедших до царя, заезжавшего после Варшавы в Москву в 1818 году. Согласимся, что это вполне возможно, но укажем, что поводы радоваться у царя должны были исчезать по мере того, как до него доходила реакция на Варшавскую речь и на его последующие выступления.

С.П.Трубецкой писал: из Варшавы государь «выехал не прямо в Москву, но чрез западные губернии и Малороссию. Кажется, что цель этой поездки была приготовить мысли жителей этих губерний к свободе крестьян. /…/ В речи своей к малороссийским дворянам государь объявил о своем намерении, но в сердцах их не нашел сочувствия. Сопротивление изъявилось в ответных речах губернского предводителя полтавского Широкова и черниговского. Это кажется поколебало твердость государя, ибо в Москве он удержался от выражения своей мысли касательно этого предмета. /…/ он хотел от дворянства единственно повиновения своей воле, а не содействия».

Варшавская речь озадачила даже наиболее деятельных из соратников Александра: А.П.Ермолов, А.А.Закревский, П.Д.Киселев, И.Ф.Паскевич, Ф.В.Растопчин единодушно высказывались против.

Характерен отзыв Сперанского, пребывавшего тогда в Пензе. Лишенный прежнего щедрого государственного содержания и не уверенный в своем служебном будущем, он по-иному теперь расценивал помещичьи заботы. В письме к А.А.Столыпину он писал: «Вам без сомнения известны все припадки страха и уныния, коими поражены умы московских жителей варшавской речью. Припадки сии увеличены расстоянием, проникли и сюда. И хотя теперь все еще здесь спокойно, но за спокойствие сие долго ручаться невозможно… Можно ли предполагать, чтоб чувство, столь заботливое и беспокойное, сохранилось в тайне в одном кругу помещиков? Как же скоро оно примечено будет в селениях (событие весьма близкое), тогда родится или, лучше сказать, утвердится (ибо оно уже существует) общее в черном народе мнение, что правительство не только хочет даровать свободу, но что оно ее уже и даровало, и что одни только помещики не допускают или таят ее провозглашение. Что за сим следует, вообразить ужасно, но всякому понятно… Вы довольно меня знаете и поверите, что говорю не из трусости, хотя, правду сказать, отваживаю не менее других, отваживая Ханеневку, т. е. 30 тыс. руб. доходу, все, что имею и иметь могу».

Именно в ответ на Варшавскую речь и было объявлено создание «Союза благоденствия» — провозглашенные цели его, сформулированные достаточно уклончиво, особого значения не имели: всякому было ясно, для чего он создан и против кого направлен — число его членов в короткий срок превысило две сотни человек.

Реакция дворянства была вполне однозначной, и страхи, вновь охватившие царя, имели теперь вполне весомые оправдания.

Характерно и его поведение в тех нечастых ситуациях, когда ему теперь случалось столкнуться с явным протестом.

Возмущенный проведением реформы в Прибалтике, лифляндец Т.Э.Бок, друг поэта В.А.Жуковского, подал царю в 1818 году конституционный проект, сопроводив его довольно резким посланием: «Мы требуем созвания общего сейма всего русского дворянства, как неделимого целого, для принятия мер, которые положили бы предел беспорядочному управлению и которые избавили бы 40000000 людей от опасности испытывать всевозможные бедствия, как только у одного человека не хватает добродетели или мудрости», — как видим, по смыслу очень похоже на письма самого Александра 1796–1797 гг.

Но то, что позволено Юпитеру — не позволено Боку. И последний не отделался так легко, как А.Н.Муравьев: царь распорядился засадить Бока в Шлиссельбург, откуда через десять лет его извлек Николай I — Бок был уже в состоянии полного помешательства.

С доносчиками в России никогда не было проблем, и сведения о заговоре ручьем потекли к царю. Ответное эхо отчетливо доходило и до заговорщиков.

Якушкин писал: «император находился в каком-то особенном опасении тайных обществ в России. К нему беспрестанно привозили бумаги, захваченные у лиц, подозреваемых полицией. И странно, в этом случае не попался ни один из действительных членов. Это самое еще более смущало императора. Он был уверен, что устрашающее его Тайное общество было чрезвычайно сильно, и сказал однажды князю П.М.Волконскому, желавшему его успокоить на этот счет: «Ты ничего не понимаешь, эти люди могут кого хотят возвысить или уронить в общем мнении /…/». И при этом назвал меня, [П.П.]Пассека, [М.А.]Фонвизина, Михаила Муравьева [— к деятельности этого персонажа нам предстоит неоднократно возвращаться!] и Левашова [— кого-то из соседей Якушкина по смоленскому имению]. Все это передал мне Павел Колошин, приехавший из Петербурга по поручению Н.Тургенева; я был тогда [в 1820 году] случайно один в Москве. /…/ Тургенев заказывал нам с Колошиным быть как можно осторожнее после того, что император назвал некоторых из нас. /…/ Император, преследуемый призраком Тайного общества, все более и более становился недоверчивым, даже к людям, в преданности которых он, казалось, не мог сомневаться. Генерал-адъютант князь [А.С.]Меншиков, начальник канцелярии главного штаба, подозреваемый императором в близком сношении с людьми, опасными для правительства, лишился своего места. Князь П.М.Волконский, начальник штаба его императорского величества, находившийся неотлучно при императоре с самого восшествия его на престол, лишился также своего места и на некоторое время отдалился от двора. /…/ Князь Александр Николаевич Голицын, министр просвещения и духовных дел, с самой его молодости непрерывно пользовавшийся милостями и доверием императора, внезапно был отставлен от своей должности».

Сведения Якушкина, далекого от высшей власти, не блещут точностью деталей. Например, замена в апреле 1823 года П.М.Волконского на И.И.Дибича на посту начальника Главного штаба хотя и имела определенно характер интриги, но вызвана совершенно другими мотивами. Волконский резко разошелся с Аракчеевым в вопросах финансирования армии и вышел в отставку. Он при этом вроде как бы и не лишался доверия императора.

Отставка Голицына в мае 1824 года была вызвана его многолетним конфликтом с церковными иерархами: Голицын тщетно старался уравнять православие с другими конфессиями. Тогда же, в мае 1824, Голицын был снят с поста председателя Библейского Общества в России — международной общехристианской организации, проповедующей Священное Писание; в 1826 году ее деятельность была окончательно запрещена Николаем I. В этом сюжете также как будто не обошлось без Аракчеева, постоянно копавшего под конкурентов за влияние на царя. Притом Голицын не утратил благоволения царя и был оставлен главноуправляющим почтой, которой он заведовал по совместительству еще с 1819 года.

Однако усиление недоверия царя к ближайшим соратникам было фактом: начиная с 1818 года, когда за границу был выставлен, напоминаем, Беннигсен, участилась малообъяснимая перетасовка кадров на самых верхах управления государством и армией. Сановники по очереди попадали в опалу — иной раз безо всяких поводов и причин. Лишились своих постов Кочубей, Закревский — всех не перечислишь. Даже сам Аракчеев считал, что находится под негласным наблюдением!