Грибоедов. Тайны смерти вазир-мухтара - Сергей Дмитриев

Через два дня в письме П.М. Сахно-Устимовичу звучал уже настоящий крик души поэта: "Как тошно в этой Персии, с этими Джафарханами… По клочкам выманиваю от них следующую нам уплату. Как у нас мало знают обращение в делах с этим народом! Родофиникин только что не плачет, зачем я до сих пор не в Тегеране. Напротив я слишком рано сюда прибыл… издали всё страшнее. А теперь они меня почитают залогом будущей своей безопасности с нашей стороны". Грибоедова суровые обстоятельства толкали в зловещую ловушку, и легко понять, почему его настроение было таким тягостным. В ноябре в письме Ахвердовой он пришел к печальному выводу: "Тут ещё море бездонное всяких хлопот. Кажется мне, что не очень я гожусь для моего поста… Я не уверен, что сумею выпутаться из всех дел, которые мне поручены… Одна моя надежда на Бога, которому служу я ещё хуже, чем государю, но которого помощь действительная со мною всегда была. Вот увидите, что в конце концов меня же ещё будут благодарить за всё, что будет удачно достигнуто…" Скоро мы убедимся, что заслуженных благодарностей за свой "дипломатический подвиг" во славу Отечества Грибоедов так и не дождется, как не дождутся их и его родственники после трагедии в Тегеране.

Пока же в Тавризе Грибоедов добился того, что Аббас-Мирза отдал "в заклад все свои драгоценности; его двор и его жены отдали даже бриллиантовые пуговицы со своих платьев", были расплавлены "золотые канделябры и разные вещи из гарема" и даже богато инкрустированный золотой трон Аббас-Мирзы был принят в качестве части выплат. Одновременно дипломат не без успеха склонял правителя Тавриза к войне с Турцией. Тот возможным взятием Багдада, где стояли турецкие войска, при поддержке России хотел поправить своё пошатнувшееся положение. Грибоедов даже предполагал возможность прощения Аббас-Мирзе 9-го и 10-го куруров долга, если он выступит против турок, и хлопотал за его приезд в Петербург к императору. Но столичное начальство не разрешило Грибоедову разыгрывать далее эту рискованную дипломатическую партию, боясь вступить в конфликт с Англией, и дипломат вынужден был ещё раз согласиться с аксиомой: "Коль служишь, то прежде всего следуй буквально ниспосылаемым свыше инструкциям". Весьма любопытно, что английские дипломаты были настолько заинтересованы в выводе русских войск из персидской провинции Хой, что даже брали на себя обязательства погасить часть долгов Персии, лишь бы Россия увела свои войска за Араке.

Главным противником усиления влияния России в Персии продолжала оставаться именно Англия, хотя, по словам Грибоедова, "влияние англичан здесь уже не так исключительно, как бывало прежде", на что повлияли "энергия" правительства России и "победа русских армий". Англичанам в условиях усиления военного и политического могущества России оставалось действовать не открыто, а исподтишка, что многое объясняет в обстоятельствах разыгравшейся вскоре драмы. При этом Грибоедов подчеркивал, что у него сложились весьма добрые отношения с посланником Великобритании в Тавризе Джоном Макдональдом, однако в английской миссии огромное влияние имела группировка во главе с тем самым секретарем миссии Генри Уиллоком, с которым Грибоедов открыто конфликтовал ещё в 1820 г. Именно эта группировка в своих "авантюристических происках" делала всё, чтобы рассорить Персию и Россию, и ей удалось фактически спровоцировать Русско-персидскую войну 1826–1828 гг.

Об авантюризме Уиллока свидетельствует хотя бы тот факт, что в 1827 г. он был задержан на Кавказе во время русско-персидской войны за то, что совершал многочисленные поездки по местам расположения российских войск, занимаясь шпионской деятельностью. А будучи проездом в Петербурге в 1828 г., он выдавал себя за английского посланника в Персии, что стало известно Грибоедову от Нессельроде, и поэт написал об этом настоящему посланнику Великобритании Макдональду, интересуясь "странностями" заявлений Уиллока, который явно стремился сместить своего начальника. И не случайно главной мишенью антирусских провокаций английских дипломатов стал именно Грибоедов как сильный и опытный противник.

Тем временем, по свидетельству ещё находившегося в Тавризе поэта, в Хорасане, Иезде, Луристане и Кермане продолжались беспорядки против местных и тегеранских властей, русские войска взяли Варну, и в самом Тавризе, в армянской церкви, "звонили в колокола — обычай немыслимый в мусульманской земле". Наконец, в начале декабря России фактически (если считать находившиеся в залоге драгоценности) был выплачен злосчастный 8-й курур контрибуции. Русские войска покинули провинцию Хой и направились в Баязет на войну с Турцией.

Грибоедов в это время активно занимался хозяйственными заботами, связанными с тысячами армянских семейств, перешедших на российскую территорию, но сохранивших свою собственность в Персии ("Я теперь их общий стряпчий и должен иметь хождение по их делам, за их домы, сады, мельницы!"). Он вновь просил начальство поддержать его в таких начинаниях: "1) Допустить государю, чтобы Аббас-Мирза к нему прибыл. 2) Велеть ему драться с турками, коли война продолжится. 3) Обещать торжественно, что мы его возведём на престол…" Однако дипломату снова предписывали ехать в Тегеран, хотя там, по словам поэта, и шах, и его министерство спят в "сладком успокоении", так как все дела с Россией поручены Аббас-Мирзе. Особенно сильно поэт злился на Родофиникина, "моего почтенного начальника, на которого я плюю. Свинья и только". В отчаянии от непонимания его позиции Грибоедов был вынужден сказать такие горькие слова: "У нас здесь скучно, гадко, скверно. Нет! Уже не испытать мне на том свете гнева Господня. Я и здесь вкушаю довременно все прелести тьмы кромешной".

Испытания судьбы сыпались на Грибоедова как из рога изобилия. И случайно ли это было? Или во всем этом таился какой-то высший неведомый смысл испытания гения на силу воли и подведения итогов его творческой деятельности? Может быть, Грибоедов вскоре погибнет именно потому, что он уже сделал всё и больше ничего не мог сделать. Подобное парадоксальное убеждение прозвучало даже в словах самого Пушкина, который в одной из бесед в 1830 г. на утверждение собеседника: "О Боже мой… не говорите мне о поездке в Грузию. Этот край может назваться врагом нашей литературы. Он лишил нас Грибоедова", — прямо ответил: "Так что же?.. Ведь Грибоедов сделал своё. Он уже написал "Горе от ума"". Андрей Битов по этому поводу оставил очень точное определение творческих особенностей гениальных людей, которое относится в равной степени и к Пушкину, и к Грибоедову, судьбы которых во многих чертах схожи: "Дело в том, что гений, по-видимому, каждый раз делает всё. Создание гения — это некая высшая готовность к смерти. Грибоедов один раз сделал ВСЁ. Пушкин — неоднократно, кстати, и в тот год, когда он сказал так про Грибоедова. Что такое Болдинская осень, как не попытка написать вообще всё, чтобы ничего не осталось? Пушкин чувствует перемену судьбы и готовится к ней. И вот он готов. Готов так, будто больше ни писать, а если понадобится, то и жить не придется. Творчество зрелого Пушкина отмечено такими рывками и предчувствиями: он преодолевает судьбу, направляя ее фатальные силы в творчество, тем обескровливает и обезопашивает ее".

Разница между двумя гениями состоит в том, что Грибоедову в силу избранного им опасного и сложного дипломатического поприща не оставалось ни времени, ни сил для взращивания своего поэтического таланта, поэзию он принес в жертву государственным делам во благо Отечества, Пушкин же в последние годы своей жизни сделал мощный творческий рывок, служа Отечеству на ниве прославления и развития русской словесности. При этом он явно тяготился тем, что не достиг всего возможного на государевой службе. Напомним, что к теме Грибоедова и своего "Путешествия в Арзрум" он вновь обратился в марте — апреле 1835 г., когда закат его судьбы был уже не за горами…