Маятник жизни моей... 1930–1954 - Варвара Малахиева-Мирович

12 марта. 12-й час ночи. Сокол Кружение по Москве

Оно уже началось сегодня с места в карьер. Из метро поплелась вдоль по Пушкинской. С двумя вещами, из которых одна всю дорогу стремилась вырваться из рук, и с клюкой, в жаркой шубе. Встречные женщины смотрели на меня с явным сожалением. Я, впрочем, эти взгляды ощущаю на себе как весть, как доказательство, что “не иссякла в мире любовь”. Они меня не раздражают и не обижают. По дороге в тарасовское гнездо зашла в самый близкий к ним дом, где под № 8 происходили выборы^[889]. Взобралась мимо удивленной швейцарихи, с вещами и клюкой, на самый верх лестницы. Там догнал меня легконогий, нарядный юноша и на секунду приостановился и окинул критическим взглядом мою шубу, вещи, теплую шапку. Я спросила, не знает ли он, не здесь ли голосуют те, кто живет на улице Немировича-Данченко. Он прокричал насмешливо: “Голосуют те, кто получил приглашения”. Вниз по лестнице с моей ногой еще трудней идти, и я спускалась, считая остановки, не меньше четверти часа. В вестибюле тарасовского дома встретила меня с видом покровительственного участия лифтерша Зоя Владимировна, выхватила из рук моих вещи и повлекла в контору на диван со словами: “Ну, слава Богу, приехали, Тарасовы боялись, что не приедете”. Я ответила то, что и было на самом деле, что приехать заставили меня только выборы, так как я вчера пролежала весь день в постели. Мне было плохо. А что уж совсем было нежданно-негаданно, управдом, всегда меня “мальтретировавший” за мои одежды и приживательство у Тарасовых, предложил проводить меня на выборы, дорогой поддерживал под локоть и занимал глухое ухо вопросами громкими на весь переулок: как здоровье? Как зрение? Так же, как и слух, или получше? – и тому подобными участливыми фразами, из которых я половины не услышала. И на выборах мигом все оформил и дал мне в руки два листка и указал урну, куда их надо просунуть в щель. С выборов – в контору дома, где живет сам кандидат в Верховный Совет – Алла. В конторе крупный портрет ее на стене, на котором я потому лишь ее узнала, что это было женское лицо, сильно чем-то напоминавшее генерала Пронина, ее мужа. Где-то я читала, что не редкость, когда душевно сблизившиеся супруги, совсем друг на друга не похожие, начинают сильно напоминать один другого. Чаще жена, как в Аллином случае, приобретает освещение лица, как бы луна, заимствующая от солнца его свет.

Я не поднялась наверх, боясь температуры в Аллиной квартире. Да и по всему комплексу установившихся взаимоотношений так было естественнее, морально лучше.

Поплелась на Нижнюю Кисловку. Застала одну Катю (жена Игоря Бирукова). От часов, проведенных с ней, осталось чудесное впечатление (неожиданное при всей искренности в целом ряде встреч за минувшие 6–7 лет). Неожиданной была тонкоаналитическая мысль, пристальная вдумчивость в психологию окружающих людей и быстрая, точная формулировка карандашом всего, о чем ей хотелось рассказать мне.

В конце дня она поехала провожать меня до Сокола, в анфиладах метро неусыпно созерцая каждый мой шаг. И сказочное, и до слез трогательное осталось впечатление (его хватило на всю ночь) от ее нянюшкиной заботы о старом младенце и от зачарованности ее красотой.

13–14 марта. 9 часов утра. Светлица сестры Анны

Полузадохнувшись вчера в душной, непроветренной жаре (бабушка боится открывания форточки), бежала из Зубова к Анне, где неожиданно обрела и ночлег. И так же неожиданно встреча, которой я боялась, протекла без всяких шероховатостей, тепло и радушно со стороны Анны. И по-прежнему все в этой комнате, самые стены ее облегчают мне путь моих скитаний не только в смысле нервно-психическом, но и по самому существу внутреннего пути, с тех пор, как я почувствовала охлаждение сестринской любви Анны ко мне. Охлаждение не всегда признак разрыва душевной связи. Если причины его осознаны с обеих сторон и обе стороны жалеют о нарушенном ритме сердечного контакта, он восстанавливается сам, иногда незаметно даже для нас, как это произошло в данном случае для меня. И вчерашний вечер и половину ночи я непрерывно чувствовала себя в той особой атмосфере Анниной жизни, Анниной души и ее отношения ко мне и нерушимо высокого значения ее на протяжении полувековой связи нашей. Да будет благословенно неожиданное для меня вчерашнее решение мое, в метро на Крымской площади, спасаться от зубовской духоты не в Соколе, как думала, когда прощалась с бабушкой, а под кровом Анны (заходить к ней даже не предполагала до Пасхи).

21 марта. 6-й час дня. Сокол

“Нечаянная радость”, – две “нечаянные” радости свидания с дорогими людьми, с которыми хотела бы душа не разлучаться ни в днях, ни в часах. Хотела и хочет поныне, ощущая как “тоску земного бытия” невозможность не только жить и умереть под общим с ними кровом, но и отнятую силой обстоятельств возможность определенных встреч на какие-нибудь полчаса раз в неделю, раз в месяц. Отсюда и радость – и странная боль от вчерашних встреч с Денисьевной и с Лисом.

Денисьевна, покружив по всей Москве в поисках, у кого я остановилась, нашла меня в Замоскворечье. Ее лицо, ее светлая, незлобивая нищета, ее интимнейшая “духовная близость к преподобному”, всё древнерусское, северное в ее существе, и восемь лет терпеливого сердечно-теплого ухода за покойной старицей моей, и настороженная, бескорыстная любовь ко мне – все это незаслуженный, свыше посланный мне дар в моей старческой жизни. И то, что я видела Лиса, живой и во плоти, а не как живущей в недрах души моей. И хотя это было общением только в течение много если получаса – но остался след, в котором хотя и было очень много боли, но и радость, не померкнувшая во мне и сейчас. К ней присоединилось и сообщение Вали по телефону, что они вчера вдвоем с Лисом побывали… в кино (!). Это удивительное, почти волшебное какое-то событие в жизни моих обеих “замдочерей” дает мне как будто ободряющий, тайный, знак, что болезнь одной и переутомленное сердце другой – на грани обновления, что сужден им иной ритм существования и не умерла в них жажда простого, детского, праздничного ощущения жизни. И что жива и цела их многолетняя дружба.

24 марта. 7 часов вечера. Замоскворечье

Как странно мне сейчас, что вчера я не отметила самого главного события дня. Какая-то часть моего существа – и не часть, а мое подлинное, главное мое “Я” по временам опускается в какие-то глубины и, только вынырнув оттуда, соединяется с другой частью моего “Я” там, где они одно целое (как, например, сейчас). А между тем и вчера, как и сегодня, я больше всего жила ожиданием встречи с одним из друзей прошлого и самой встречей, а ночью – мыслями и воспоминаниями той эпохи, когда ему было 20-30-40 лет (теперь ему за 60). И о его первой и второй жене (эта, которая сейчас в Грузии, – третья)^[890]. И написала ему сегодня о его роли в наших жизненных встречах. Каждый раз, как и теперь, это была роль катализатора.

Вспомнила, как 30 с лишком лет объяснял мне известный химик (он бальзамировал Ленина) – в нашем кругу его звали почему-то Пепа^[891]. Он с вдохновенным видом рассказывал, как некоторые вещества, прибавленные к химическим процессам, совершающимся в каких-нибудь других веществах, ускоряют этот процесс на целые годы.