Очищение армии - Герман Смирнов

Он, разумеется, был одним из тех офицеров, для которых один упрямый полковник нашел хотя и примитивное, но меткое определение: «Высоко интеллигентен, но не без изъянов в характере».

Лучше с Тухачевским мы познакомились во время его участия с группой высокопоставленных советских офицеров в маневрах по приглашению рейхсвера в 1920-х годах. На людей типа Бломберга Тухачевский произвел хорошее впечатление, потому что он, владея прекрасными специальными знаниями и светскими манерами, приятно, выделялся из группы тогда еще неотесанных пролетарских коллег. Менее приятное впечатление он, видимо, оставил у общавшихся с ним немецких офицеров более низкого ранга. Так, например, мой многолетний сотрудник в ТЗ (отдел «Иностранные войска») полковник Мирчински описывал Тухачевского как чрезвычайно тщеславного и высокомерного позера, человека, на которого ни в коем случае нельзя было положиться…

…При подобной оценке я задался вопросом, можно ли было положиться на искренность, постоянство и лояльность такой личности по отношению к Германии? Мой ответ был однозначен: нет. Это «нет» вскоре подтвердил и сам Тухачевский. Весной или осенью 1936 г. на сессии Верховного Совета одной из важнейших тем были внешнеполитические отношения с Германией. По этому вопросу выступили Молотов, Литвинов и Тухачевский. В то время как выступления Молотова и Литвинова были сдержанными и сбалансированными, если сравнить их с массой оскорблений в предшествовавших речах Гитлера, тон и содержание речи Тухачевского были почти враждебными и угрожающими. Как бы то ни было, но лояльности по отношению к Германии в ней совершенно не чувствовалось.

И когда я, в том же году, при случае встретился во время посещения в Москве Кестринга с генералом Урицким, начальником иностранного отдела или отдела атташе Красной Армии, я сказал ему, что с отчуждением воспринял это недружественное отношение Тухачевского, высказанное в речи. При этом я намекнул, разумеется, в деликатнейшей форме, что для меня подобное изменение мнения у Тухачевского не является неожиданностью, что я всегда считал его переменчивым, к сожалению, даже слишком лабильным.

Из весьма дипломатичного ответа я мог «между строк» услышать, что моя краткая и осторожная оценка Тухачевского верна. Тухачевский превратился в рупор офицеров, которые больше ничего и слышать не желали о прежнем многолетнем сотрудничестве с германской армией…

Пункт обвинения: «конспиративные связи с фашистскими офицерами» был, таким образом, совершенно абсурдным… Насколько мне известно, было совершенно невероятно выдвигать подобное обвинение в связи с Германией, так как за время моей многолетней деятельности в отделе «Иностранные войска» ни разу не случалось, чтобы кто-либо из русских командиров, бывших, скажем, откомандированными на маневры рейхсвера, отвечал даже на самое пустяковое письмо в неслужебном порядке, если он вообще отвечал. Просто-напросто не было никаких отношений между рейхсвером и Красной Армией, которые не находились бы под контролем…

С другой стороны, образ Тухачевского, столь стремительно взошедшей звезды, этого ренегата из гвардии царской армии, наделяется в английской и французской прессе чертами, явно напоминающими великого корсиканца. За доброжелательным по отношению к нему интересом крылось потаенное желание буржуазного мира, что этот ренегат, как и его великий предшественник, в один прекрасный день покончит с революцией и ее раздражающими тирадами.

Зная ныне, какую роль в компартии играл наполеоновский комплекс, а именно снова и снова роль жупела против узурпаторских страстей высокопоставленного генерала, можно с уверенностью предполагать, что такой человек, как Сталин, в великие «добродетели» которого доверие не входило, внимал дифирамбам Тухачевскому в буржуазной прессе отнюдь не с радостным чувством. Во всяком случае, комментарии буржуазной прессы могли явиться многообещающим поводом для доказательств, допусти Тухачевский малейшую неосторожность в общении с Францией или Англией.

В этом плане шансы на успех были значительно большими, чем доказательство предательской деятельности в пользу Германии.

Ибо где был Тухачевский примерно за полгода до его осуждения? Не в Германии, которой после посещения маневров рейхсвера в 1920-х годах больше не видел, а в Англии и Франции. За несколько месяцев до расстрела он представлял Советский Союз в Лондоне на торжествах коронации, потом отправился в Париж. Поездка в Лондон, а еще более остановка в Париже задала нам в ТЗ загадку. Советский Союз представлял на коронации маршал, потом этот Тухачевский, знакомый нам своими недружественными речами, едет еще и в Париж! Короче говоря, ничего хорошего за этим мы не видели. Мы в первую очередь опасались, что наши все еще более или менее хорошие отношения с Красной Армией совершенно нарушатся. Тухачевский в Лондоне и Париже – сигнал, дававший пищу для размышлений.

Разве этот визит не означал, что и Советский Союз намеревался перейти на сторону становившегося все более отчетливым на Западе фронта окружения национал-социалистической Германии? Однако наиболее близкой была все же мысль, что Советы хотели воспользоваться видимой и единственной возможностью в союзе с западными державами, чтобы разрушить все более крепнущую и идеологически абсолютно враждебную Германию, причем без особого риска.

Разве не было наиболее верным думать, что Тухачевский проникся этой идеей и стал ее поборником? В голове этого очень честолюбивого человека, возможно, проносились картины победоносно возвращающегося на родину корсиканца, а сам он верил, что ему суждена роль, подобная роли Бонапарта… Если рассматривать личность и деятельность Тухачевского под этим углом зрения, то причины, приведшие его к столь внезапному падению, видятся мне в следующем: у Тухачевского, с его аристократической польской кровью, можно было предполагать гораздо больше симпатий по отношению к Парижу, нежели Берлину, да и всем своим типом он больше соответствовал идеалу элегантного и остроумного офицера французского генштаба, чем солидного германского генштабиста. Он пошел на расхождение с Германией, был за войну с Германией на стороне западных держав.