Новая сестра - Мария Владимировна Воронова

– Детям скажем? – спросил Костя, садясь рядышком.

Элеонора покачала головой и затянулась поглубже:

– Может, пусть завтра в школе узнают?

– Завтра воскресенье.

– Ну да.

– Леля, я сейчас поем и вернусь на службу. Ты, наверное, со мной.

– Сейчас?

Костя кивнул:

– Да, лучше сейчас. Мало ли что начнется. Город как натянутая струна.

– Не преувеличивай, – отмахнулась Элеонора, – ничего не будет.

– А если будет? Лучше сейчас вместе пойдем, чем ты одна среди ночи станешь пробираться среди бунтующих. А если все обойдется, просто поспишь у меня в кабинете на диване. С утра все равно Стенбок тебя вызовет на службу, а ты уже тут как тут. – Костя глухо усмехнулся: – Он давно мечтал провести учения по боевому развертыванию, так что просто так с нас не слезет, не сомневайся.

Элеонора в последний раз затянулась и с силой затушила окурок:

– Тогда ты прав, наверное, лучше мы сейчас детям скажем, чем они завтра узнают из репродуктора, а рядом никого из взрослых не окажется. Ну и Ниночку, кстати, успокоим, почему ее мама с папой дома не ночуют. Павлова же на работе?

– Так точно, – кивнул Костя, – бегает по академии и увещевает всех сплотиться перед лицом врага. Ладно, пойдем… Кто скажет, ты или я?

Элеонора пожала плечами.

– Ты мужчина, вроде как ты должен сообщать важные государственные новости. А с другой стороны, Киров им как родной был.

– Не знаю, как для Ниночки, а для Пети получается первая смерть близкого человека, первый опыт потери… По идее, со смертью должен отец знакомить сына, а не мать.

Элеонора похлопала мужа по колену:

– Знаешь что? Давай-ка ты лучше иди поешь да завари детям чаю, а я пока расскажу.

Так не хотелось вырывать ребят из волшебного мира вечно живых чудаковатых джентльменов и пройдох, но пришлось.

Нина побледнела и почти сразу заплакала, а Петр Константинович крепился, сжимал губы, но все же не выдержал, уткнулся лицом в материнский бок.

Элеонора обняла детей, гладила по голове, но слов утешения не находила.

В прежние времена можно было сказать, что душа упокоилась с ангелами, что теперь человек в лучшем мире и будет наблюдать за своими родными с небес. Можно было и не подбирать слов, а просто встать на молитву. Теперь делать это было нельзя, а если бы и можно, то молитвы Элеонора подзабыла. Вера ушла из ее сердца тихими, неслышными шагами, так, что она не сразу заметила эту потерю. Костя тоже не ходил в церковь, не соблюдал обряды, но она чувствовала, что в глубине души свет его веры не погас. А ей осталась только любовь к нему и к сыну, и дело, которому она верно служит.

Наверное, поэтому ей нечего было сейчас сказать детям, нечем облегчить им боль утраты, кроме объятий.

– Он был такой хороший, – всхлипнула Нина, – к пионерам приходил…

– А я один раз видел, как он на катке катался, – Петр Константинович энергично шмыгнул носом, и Элеонора поскорее выдала детям по носовому платку.

– И как?

– Здорово катался! А еще у него три собаки! Охотничьи!

Костя внес в комнату чайник:

– Ну, ребята, попейте чайку с сахаром, а после сразу умываться и спать! А мы с Элеонорой Сергеевной должны идти на службу.

– Прямо сейчас? – спросил сын, снова прижимаясь к Элеоноре.

– Да, прямо сейчас, Петр Константинович, ничего не попишешь. – Костя положил руки ему на плечи и быстро поцеловал в макушку. – Знаю, очень больно, когда близкие люди умирают, но лучший способ облегчить горе – это позаботиться о тех, кто еще жив. Так что, если вы сейчас возьмете себя в руки и ляжете спать, пока мы с мамой пойдем на работу, это будет ваша дань уважения памяти товарища Кирова. Хорошо?

Петр Константинович с Ниной энергично кивнули.

Элеонора расцеловала их обоих и побежала одеваться.

На улице оказалось совершенно пусто. Тревожно мела сухая колючая поземка, фонари качались и скрипели, выхватывая круги мостовой. Темные дома стояли в скорбном строю, зорко смотрели в ночь черными глазами окон, лишь кое-где тускло мерцал свет. В этих квартирах уже знали.

Костя взял Элеонору за руку.

– На тебе лица нет, – сказала Элеонора.

Он вздохнул.

– Жаль мужика. Очень жаль товарища Кирова, земля ему пухом, только этот псих, считай, всем нам сегодня выстрелил в затылок.

– Прости… – не поняла Элеонора.

Костя зло усмехнулся:

– Помнишь, я говорил, что безумие скоро кончится и мы заживем нормально? Так вот забудь! Сейчас снова начнется истерический террор, так что первые годы революции покажутся нам детской прогулкой.

* * *

– Надо как следует досаливать пищу, – сказал Виктор, отодвинув пустую тарелку.

– Недосол на столе, – улыбнулась Мура.

Нина стремительно стучала ложкой по дну, подбирая остатки супа.

Не зная, как уговорить дочь не ходить на прощание, Мура крепко ущипнула себя за ляжку. Вдруг это все-таки сон, ведь наяву товарища Кирова убить просто не могли!

Ущипнула раз, ущипнула два, посильнее, с перекрутом, но ничего не изменилось.

Так же они втроем сидели за столом и ужинали, а товарищ Киров был убит. Лежал в Таврическом дворце в богатом траурном убранстве.

– И все-таки, Мурочка, надо досаливать сразу, во время приготовления, – повторил Виктор с ласковой улыбкой.

– Хорошо, – кивнула она и сложила тарелки в стопку. – Ниночка, ты уверена, что хочешь пойти?

– Конечно, мама!

– А что такое? – спросил Виктор добродушно. – Мы тоже завтра идем прощаться.

«Да сам ты вали куда хочешь», – вскипела Мура и поскорее понесла тарелки в кухню, чтобы не сказать этого вслух.

Ужас от смерти Сергея Мироновича сменился страхом за дочь. Теперь важно было только одно – из-за того, что он умер, Нина окажется в опасности, в плотной толпе, в которой малейшее неверное движение, один неосторожный шаг может закрутить смертельный водоворот, как это произошло на Ходынке.

Мура прошла в колонне сегодня, с партактивом, и видела, что организовано прощание очень даже неплохо, везде милиция, конная и пешая, люди трезвые, ведут себя прилично, в общем, за те часы, что она провела в рядах траурной процессии, у нее ни разу не возникло страха за свою жизнь, только ноги и руки отчаянно замерзли.

Все так, но людям свойственно уставать, вниманию притупляться, а первый шок от потери сменяется болью, которую так и хочется чем-то облегчить. А заодно и помянуть.

Мура поставила тарелки в таз и залила водой с горчицей. В чью только голову пришла идея снарядить делегацию в тридцать тысяч школьников для прощания с Сергеем Мироновичем? Явно у этого человека нет своих детей.