Петр и Феврония. Совершенные супруги - Дмитрий Володихин

Ведущий художник зарубежной иконописной традиции XX века, инок Григорий (Круг), пишет: «По преданию, это был труд, данный Матери Божией священниками Иерусалимского храма. Матерь Божия должна была соткать на престол облачение красного цвета, и пряжа эта таинственно говорит о том, что Пречистая Дева избирается одеть Святыню Божества багряницей Своей плоти»^[128].

Предание, о котором упоминает инок Григорий, есть, по-видимому, апокрифическое сказание о жизни Девы Марии — «Протоевангелие от Иакова» («История Иакова о рождении Марии»). В десятой главе этого апокрифа читаем: «Тогда было совещание у жрецов, которые сказали: сделаем завесу для храма Господня. И сказал первосвященник: соберите чистых дев из рода Давидова. И пошли слуги, и искали, и нашли семь дев. И первосвященник вспомнил о молодой Марии, которая была из рода Давида и была чиста перед Богом. И слуги пошли и привели ее. И ввели девиц в храм Господень. И сказал первосвященник: бросьте жребий, что кому прясть: золото, и амиант, и лен, и шелк, и гиацинт, и багрянец, и настоящий пурпур. И выпали Марии настоящий пурпур и багрянец, и, взяв их, она вернулась в свой дом»^[129]. В связи с этим находим еще одну параллель с Февронией, которая уже в конце жизни, будучи инокиней, шила воздух для «соборного храма Пречистой Богородицы» (выделено нами И. Л., Д. В.) ^[130].

Если смотреть на вещи приземленно, можно сказать, что фольклорный и богословский мотивы в «Повести…» пересекаются. Однако небесный мотив Благовещения освящен Христовой верой и лучше подходит к житийной тематике.

Кроме того, косвенным подтверждением параллели, проведенной автором «Повести…» между Февронией и Богородицей, может служить фраза из предисловия «Повести…»: «Егда же благоволением Отчим и Своим хотением и споспешеством Святаго Духа единый от Троицы Сын Божий… благоволи родитися на земли от пречистыя Девица Мария, и быть человек…»^[131] Необычно то, что Богородицу книжник называет не «Девой», а более бытовым словом «Девица». Между тем слово «девица» накрепко связано в «Повести…» с Февронией.

Заманчиво — увидеть сквозь образ Февронии Муромской лик самой Царицы Небесной.

Однако Феврония вовсе не является прямым и однозначным «живым символом» Богородицы в тексте. У муромской княгини, скажем так, более «скромные» задачи. Посмеем предположить, что церковный писатель XVI века передал через образ святой Февронии те добродетели, которые являет Богородица, — целомудрие и смирение, покорность воле Божьей.

Появление зайца также находит христианскую трактовку — в большей степени, нежели фольклорную.

А. Н. Ужанков с уверенностью говорит о зайце как символе благочестивого христианина: «Заяц — один из древнейших символов христианства. Длинные, трепетные уши зайца символизируют способность христианина внимать голосу небес. Благоверная Феврония ощущает Промысл Господень»^[132].

Это могло бы показаться натяжкой, если бы не прямое и ясное присутствие зайца с его чуткими ушками в раннехристианской живописи.

В дореволюционном сборнике христианских символов А. С. Уварова находим статью, посвященную этому животному. Заяц здесь представлен в совокупности с популярнейшим сюжетом «доброго пастыря». Важно отметить, что если символ пастуха, несущего на плечах овцу, имеет прямые аналогии со Священным Писанием, а именно со словами Спасителя: «Аз есмь Пастырь добрый» (Ин. 10:11) и притчей о потерянной овце (Лк. 15: 4–5), то образ зайца в Писании не обнаруживается. А. С. Уваров рассматривает этот символ на основе Священного Предания, а именно изображений, помещенных на сакральных предметах (чашах, купелях и пр.). Автор указывает те случаи, когда «заяц изображен или бегущим к виноградной кисти, или уже добежавшим и кушающим виноградную кисть»^[133]. Виноградная кисть, подобно виноградной лозе, также является символом Христа (см., напр.: Ин. 15: 1–5) или христианской премудрости, воплощенной в слове. Из этого автор делает вывод, что «заяц символизирует христианина, стремящегося посредством таинства причащения достигнуть вечного блаженства». С древних времен на крещальных купелях христиане помещали изображение зайца. А. С. Уваров делает вывод: «В символическом значении этого животного крылось прямое отношение к таинству крещения»^[134], — а не только причащения.

В связи с дальнейшими событиями (исцеление князя Петра в бане с помощью хлебной закваски) обе эти ассоциации хорошо объясняют символику зайца в «Повести…».

Еще один исследователь сакральных предметов и их символики, А. Р. Демирханян, открывает дополнительный смысл образа зайца, вспоминая картину Тициана «Мадонна с кроликом» (1525–1530), где «кролик символизирует священную жертву… самого Христа»^[135], заменяя собой агнца.

Для нас важен еще один смысл рассматриваемой сцены. Присутствие дикого животного, спокойно сидящего рядом с человеком или общающегося с ним, говорит о святости этого человека. На русской почве, пожалуй, самым знаменитым примером служит эпизод из жития преподобного Сергия Радонежского, который целый год делил хлеб с медведем.

На наш взгляд, в задачу московского книжника середины XVI столетия входило обозначить: Феврония не простая девушка, она украшена добродетелями Богородицы, исполнена мудрости, избрана Богом, дабы ее руками совершались чудеса для излечения и укрепления князя.

Черты сходства Февронии Муромской с другими «святыми женами»

Княгиня Феврония, какой она выступает на страницах «Повести…», сходна с другими «святыми женами», почитавшимися Русской церковью в XVI веке. Образцом для ее жизнеописания с большой долей вероятности могло выступать житие святой равноапостольной великой княгини Ольги.

В про́ложном житии великой княгини читаем: «Блаженная же Ольга княгиня мудра сущи…»^[136]Подобная формулировка дается в «Повести…» относительно Февронии в эпизоде ее беседы с юношей-служильцем Петра. «Вижу тя, девице, мудру сущу»^[137], — говорит он.