Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2 - Жорж Тушар-Лафосс

– Вот где прекрасное, возвышенное, удивительное! Воскликнул Расин, обращаясь ко мне на шестой день версальских праздников, заключавшийся представлением трех первых актов. «Тартюфа», недоконченной комедии Мольера. – Этот автор с сегодняшнего дня великий человек, продолжал молодой человек с восторгом; – это впишет его имя в историю; за одно это произведение потомство воздвигнет ему статуи.

Король запретил Мольеру давать эту пьесу для публики, прежде чем ее рассмотрела комиссия казуистов; замечу только здесь громкие толки по выходу из театра, что оригиналом Тартюфа послужил аббат Рокетт, епископ Отенский, лицемерие которого могло быть рассказано Мольеру Гильераном, а другие говорили Боало.

Один только человек не наслаждался удовольствиями «Очарованного Острова», хотя присутствовал там по обязанности – это Кольбер. Я видела его везде мрачным, озабоченным, одиноким среди толпы: может быть, он уже обдумывал свой великолепный финансовый доклад, который подал Людовику XIV в заседании последнего совета. Доклад этот предназначался одному лишь королю; но при дворе все проведают, и прежде чем доклад очутился перед глазами его величества, с него уже вылетели копии из кабинета генерального контролера. Вот извлечения, сообщенные мне Лионном:

«Пора вашему величеству, говорит Кольбер: – соблаговолить на коренные изменения в ваших удовольствиях и вашей игре, вследствие того превосходного правила, что надо уметь сберегать в бесполезных предметах. Заявляю лично от себя вашему величеству, что бесполезный обед в тысячу экю причиняет мне невероятное горе… Необходимо значит посмотреть – можно ли сделать сокращение в удовольствиях.

«Ваше величество начинаете таким образом смешивать свои развлечения с сухопутной войной[42], что их очень трудно разделить; но если вы удостоите и рассмотреть в подробности – сколько сделали вы бесполезных издержек в этой войне, то увидите, что если бы их не было, то государство не находилось бы в настоящем стесненном положении

«Если ваше величество проследите свою игру, игру королевы и ужины, следующие за ней, вы убедитесь, что эта статья восходит более чем до трехсот тысяч экю – совершенно ненужный расход, без которого обходились короли, ваши предшественники.

«Обыватели не смеют более жаловаться на притеснения, причиняемые им военными людьми; ибо все, которые приходили с жалобами, были третируемы как негодяи и бунтовщики людьми, которые говорят от имени вашего величества[43].

«Считаю обязанностью довести до сведения вашего величества две вещи: во-первых, в Париже был прибит пасквиль под заглавием: «Людовик XIV дает большое представление марионеток (смотр) на равнине Море», во-вторых, по домам было разбросано сочинение: «Параллель осад Ла-Рошели и Море, произведенных Людовиком ХIII и Людовиком XIV. «Я знаю, государь, что подобные демонстрации не должны ни в каком случае влиять на решения великих монархов; но они должны обращать на себя внимание».

Говорят, королевская гордость сильно возмутилась при чтении такой смелой записки; Людовик XIV хотел выгнать Кольбера, и придворные начали кричать, что его величество имел основание. Но король наделен здравым суждением и превосходно умеет оценить вещи по достоинству: одной ночи было достаточно, чтобы обсудить дело как следует. Хотя на другой день он и сохранил еще неудовольствие к. резкому докладчику, но в нем преобладало уважение, какое каждый государь питает к министру, который осмеливается говорить ему истину, без боязни потерять его доброе расположение.

– Вы меня крепко побранили, господин Кольбер, сказал король генеральному контролеру при первом свидании.

– Государь, умоляю о прощении; но забота о вашей славе…

– Моя слава, сударь! Не надо забывать, что она, прежде всего, заключается в уважении моей особы.

– Знаю, государь, и это-то уважение мне хотелось видеть на прочном основании.

– Ценю ваши поводы, но помните, что я не потерплю более Мазарини в моем государстве, в особенности, если он проповедник.

– Составляя доклад, который вам не понравился, государь, я думал об индийской компании, основанной вами в начале этого года, и которую вы хотели одарить шестью миллионами… И именно в момент, когда я хотел удовлетворить этот долг благородного великодушия, как мне пришлось вынуть из казначейства почти такую же сумму для уплаты расходов по версальским празднествам… Индийская компания так и осталась государь, меж тем, как ваши поставщики бросили за границу все почти деньги, поглощенные этими празднествами, Потому что наша торговля, без инициативы, не может даже удовлетворить роскоши двора вашего величества.

– Как, мое королевское обещание этой компании не могло быть исполнено?

– Нет, государь; но высшие учреждения, финансисты и купеческое общество внесли суммы, которые ваше величества изволили наложить на них. Иной сановник, иной небогатый купец продали драгоценности своих жен, чтобы исполнить это обязательство; важность торговли чувствуется вообще… и мне очень хотелось бы, чтобы шесть миллионов, сбереженных с таким трудом, не были разбросаны на позолоту и декорации, на пиры и на дым иллюминаций.

– Да, я вижу, что мы далеко зашли в наших развлечениях; на будущее время мы будем более бережливы.

– Ваше величество, не замедлите собрать плоды этой бережливости… Вот договоры о выкупе Мартиники, Гваделупы и Гренады: все это может быть выплачено скоро, если мы покончим между собой.

– Не сомневайтесь, Кольбер, мы сбережем, мы ограничим себя… Это усиление могущества.

– А эти приобретения не помешают в будущем году начать Лангедокский канал.

– Без сомнения! Я хочу, я люблю это великое предприятие.

– Государь, исполнение прибавит действительного блеска вашему царствованию. Историки, эти плоские льстецы придворных пиров, украсят листы своих книг рассказом о ваших блестящих празднествах, каруселях; но этот несокрушимый памятник расскажет и отдаленному потомству о вашем истинном величии.

Король искренно обещал уменьшить расходы на бесполезную пышность, однако и теперь разбрасывают золото для въезда кардинала Чиги, которому дядя его Александр VII поручил дать блистательное удовлетворение Людовику XIV по поводу оскорбления, нанесенного герцогу Креки в 1662 г. Легата приняли с необыкновенными почестями, под великолепным балдахином, возле которого собраны были высшие учреждения, городское общество и духовенство, Его эминенция последовал дальше при громе орудий, имея по правую руку великого Конде, и сына его по левую. Потом – словно этого посланника почтили для того, чтобы он упал, с большей высоты – его заставили произнести у ног короля условленную формулу покорности. Папа откладывал насколько мог эту унизительную проделку; около двух лет он уклонялся от нее, но занятие графства Авиньон подействовало на папу. Гордость редко противится голосу интереса. Корсиканские солдаты, виновные против герцога Креки, были повешены; весь отряд изгнан навсегда из Римских владений, и искупительная пирамида была воздвигнута перед их прежней казармой.

Вот хорошо омытое преступление; маркиз Креки должен быть удовлетворен; к несчастью это не так. В то время как римский двор старался загладить свой проступок против дипломата, частный человек боится, чтобы самоудовлетворение не подало