История с продолжением - Патти Каллахан Генри

У меня похолодело внутри, а на шее выступил пот. Взяв у нее сумочку, я стала рыться в ее недрах в поисках нужных вещей.

Приступ паники, когда я поняла, что внутри пусто.

Шприц с адреналином. Таблетки эуфиллина. Мне требовалось и то и другое, но я оставила лекарства в большом чемодане в спальне. Господи, какая беспечность! Я больше думала о том, как вернуть утраченный ранец с бумагами матери, чем переживала насчет здоровья дочки.

Чувство вины захлестнуло меня, отдаваясь во рту металлическим привкусом. Сколько бы ни пыталась я доказать, что не веду себя как моя мать, допущенные ошибки указывали на то, что есть другие вещи, о которых я забочусь больше, чем о Винни.

– Давай перейдем через улицу, – сказала я.

Мы пересекли размеченный зеброй переход.

– Жжется. – Ее голос звучал натужно и высоко.

На другой стороне улицы я склонилась и посмотрела на нее.

– Нам всего лишь несколько кварталов, – сказала я, подхватила ее на руки и понесла на бедре, хотя она стала уже тяжеловата для таких нагрузок.

Винни кивнула, но ничего не ответила. Берегла воздух. Если у нее начнется настоящий приступ, станет совсем плохо. Почти обезумев от паники, я шла вперед. Каждый шаг отягощали чувство вины и страх. Я взобралась на холм у театра «Савой» и пересекла улицу в направлении Ковент-Гардена. Вдали от реки туман был не таким густым, позволяя нам найти дорогу домой.

Обливаясь потом под пальто и шерстяными свитерами, мы достигли парадной. Я поставила Винни, и она сползла на землю, хватая воздух короткими глотками. Личико у нее было бледным, губы совсем побелели. Господи, я даже не знаю, как в этом городе найти врача!

Порывшись в сумочке, я достала ключ и отперла дверь.

– Еще несколько шагов, милая. Мы уже пришли.

Я наполовину протащила ее по коридору, вставила ключ в замочную скважину квартиры номер семнадцать, а войдя, бросила сумочку и ранец в прихожей. Усадив Винни на диван, я опрометью кинулась в спальню, забросила чемодан на кровать и, снедаемая виной, стала выбрасывать из него вещи. Ручки, губная помада, книжка про лондонские музеи, пакет с салфетками. Вот и деревянная шкатулка, собранная папой. Открыв ее, я взяла с шелковой подкладки шприц, проткнула иглой резиновую пробку пузырька с адреналином и набрала два миллилитра. Потом схватила в другую руку флакон с таблетками и помчалась к дивану. Винни сидела неподвижно, с запрокинутой головой, губы посинели, а глаза закрыты.

Я задрала ей подол юбки и воткнула иглу прямо через шерстяные колготки; ввела лекарство, не переставая приговаривать все это время:

– Все хорошо, все хорошо, все хорошо. Дыши медленно, детка. Дыши всей грудью. А теперь открой ротик.

Она сделала, как я велела, поскольку знала, что маленькая таблетка, положенная под язык, возвратит ей дыхание. Эуфиллин, расширяющий бронхи, подействует вместе с адреналином, и ее легкие раскроются.

Я знала, чем чревата ее астма. Все мы знали, тем не менее я допустила все это. Какой же я была дурой, когда оставила лекарства в квартире.

Нат был прав: я спятила.

– Дыши. Дыши глубже, любимая. Дыши.

Глава 18

Клара

Лондон, Англия

Дыхание Винни нормализовалось.

Я осела на пол. Ситуация была самой критической с тех пор, как мы с шестимесячной Винни попали в дорожную аварию по пути в отделение экстренной медицинской помощи. К тому времени, когда подъехала «скорая», потребовались маска и кислород. Я почти потеряла дочь, и с тех пор страх жил во мне всегда. Я зачастую видела кошмар, в котором, отчаявшись и выбиваясь из сил, бегу с ней к дверям больницы, но ноги словно налиты свинцом, а моих криков никто не слышит.

Винни сползла с дивана мне на колени, прижалась к моей груди. Вдох, выдох, вдох, выдох – медленно, уверенно.

– Все хорошо, мама.

– Нет, определенно не хорошо. Нам не следовало никуда выходить, не захватив твои лекарства. Мне слишком не терпелось заполучить бумаги, найти письмо.

– Мне тоже.

– Винни, тебе восемь лет. Ты вправе поддаваться нетерпению. А вот мне стоило быть осторожнее.

– Теперь все в порядке, мама. Эмджи мне сказала, что все будет хорошо. Я не испугалась.

– Зато я испугалась.

Винни прижалась еще теснее.

– Я хочу рассказать тебе кое о чем, – сказала она.

– Да?

Она подняла перепачканное сажей личико, от чернильно-черных полос на щеках на моем свитере остались пятна.

– Я хотела тебе рассказать, когда мы приехали сюда, но потом позабыла и только сейчас вспомнила.

– О чем?

– В последнюю ночь на корабле мне приснился сон про бабушку.

– Неужели? – Я провела пальцами по ее растрепавшимся волосам, разделяя спутанные пряди.

Личико у нее еще оставалось холодным, а зрачки расширились настолько, что изображение наверняка плыло в глазах.

– Бабушка была в саду.

Как в ту ночь, когда я плыла над своим телом. В ночь, когда я едва не ушла. Не рассказывала ли я когда-нибудь Винни про сон о матери, приснившийся мне в то время, пока я рожала? А может, я рассказывала кому-то еще, а Винни подслушала?

Нет. Я знала, что не рассказывала.

Не удивляло, что дочь увидела свою бабушку именно так, потому что на самой известной фотографии мама была запечатлена в лесу, стоящей вполоборота с радостной улыбкой. Снимок сделали в лесной местности в Нью-Гэмпшире, незадолго до ее встречи с моим папой.

– Знаю, ты думаешь, что это из-за ее фотографии, – сказала Винни, точно это мои мысли не удержались в голове и сорвались с губ.

Я нервно хохотнула:

– Может, и так.

– Нет, не так. Фото тут ни при чем. Она была старая и была в саду.

– Она сказала что-то?

– Нет. Она меня не видела.

Я обняла Винни крепче, слушала ее размеренное дыхание и думала о том, что нам следует немедленно возвращаться, сесть на корабль прямо сейчас, погрузив все наши пожитки, мамины бумаги, и подумать о безопасности. Утром я позвоню в пароходство и узнаю, можно ли отплыть немедленно.

– Давай побудем дома сегодня вечером и не пойдем в музей. Воздух явно нездоровый.

Винни встала.

– Давай заглянем в бумаги? – предложила она с лукавой усмешкой.

– Сначала поедим. Нельзя принимать лекарства на пустой желудок.

Мне хотелось замедлить темп: стремление успеть все как можно скорее едва не стоило моей дочери жизни. «Потише, поспокойнее», – твердила я себе.

Дочка огорченно вздохнула – выдох получился громкий, и в нем определенно не слышалось присвиста.

– Они пропали на двадцать пять лет, поэтому еще несколько минут