Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

В конечном счете во время конфликта африканцы доказали свои способности и возможности. В дальнейшем, по мнению лорда Грея, они демонстрировали свои способности к обучению, научившись петь «Боже, храни королеву!» Так заклинание буров постоянно повторялось к северу от Лимпопо — местные жители должны знать свое место, где их и следует держать. Их следует лелеять или подвергать наказанию, как «взрослых детей». Их надо учить работе в промышленности, возможно, сделав «учениками в зависимом состоянии»^[3238]. Местных явно нельзя баловать. «Нынешнего отношения к молодежи, которой дают арахис и бекон, достаточно, чтобы разбить сердце и разорвать карман нанимателя, — писал один из белых граждан. — На следующем этапе они захотят пуховых постелей»^[3239].

Просто не было никакого либерального способа ведения дел с «грязными, измазанными жиром, курчавыми и обнаженными неотесанными машона, отличающимися плоскостопием и толстыми губами». В своей массе африканцы представляли угрозу. Белым следовало твердо придерживаться политики «разделяй и властвуй»^[3240].

На самом деле машона и матабеле уже были затравлены и измучены голодом, поэтому готовы подчиняться. Их патриархальная система развалилась, индуны стали младшими чиновниками, которых можно по желанию увольнять. Народы оказались сведены до жалкого и унизительного состояния в тени плетки. Чтобы получить немедленное подчинение и сговорчивость чернокожих рабочих, сопровождаемое «болезненной улыбкой», белым требовалось только упомянуть стандартное количество ударов плетью: «Двадцать пять»^[3241].

Африканские горняки и рудокопы терпели особенно ужасающие условия. Смертность соответствовала смертности в армии во время войны. Африканские крестьяне, которые поддерживали страну во время десятилетия после восстания, страдали от арендной платы, пошлин, сборов, взносов и других навязанных платежей. Был даже налог на собак в размере пяти шиллингов, который мешал их усилиям по борьбе с паразитами. Это приводило к жалобам о том, что землевладельцы «станут следующим этапом брать деньги с мух в наших краалях; лучше умереть, чем оплачивать такие требования».

Еще хуже была эрозия все более сокращавшихся земель чернокожих. Земли не только уменьшались количественно, но и ухудшались качественно. Европейцы завладели «богатыми красноземными почвами», отправив их жителей в негостеприимные регионы со множеством бабуинов, комаров и мух цеце. Поселенцы хотели проводить «сельскохозяйственную политику белых», которая, сохраняя труд черных мигрантов, полностью исключит из их областей то, что они называли «кафрским фермерством»^[3242].

Африканцы были так подавлены, что некоторые утратили веру в собственную силу и духов, приняв веру завоевателей. Ранние миссионеры не производили особого впечатления, и их попыткам едва ли помогал первый епископ Машоналенда, который обычно отсутствовал и рассматривал африканцев, как «вызывающую отвращение деградацию рода человеческого»^[3243]. Воины Лобенгулы использовали страницы евангелия, которое недавно перевели, для украшения своих головных уборов с перьями страуса. Но после 1896 г. зерно упало на менее каменистую почву. Священники часто находили, что им легче обратить в веру черных язычников, чем белых христиан. Последние, когда не занимались спортом (катанием на велосипеде, стрельбой, скачками, охотой на шакалов, игрой на бильярде, в крикет, регби и т.д.), имели склонность к поклонению Бахусу. Удачливые старатели купались в шампанском. После одних скачек, когда все горожане перепились, Умтали напоминал морг. Однако к 1920-м гг. почти десятая часть миллионного населения африканцев Родезии была обращена в христианство. Некоторые ходили в миссионерские школы, что стало единственной формой образования, доступной для них до 1920 г.

Как и обычно, увеличение количества «миссионерских мальчиков» усугубило и обострило этническое напряжение. Типичный поселенец жаловался, что миссионеры «уделают слишком много внимания теории «люди — братья» и упускают необходимость начинать снизу и постепенно внушать идеи дисциплины, гигиены и бережливости. В результате чернокожему дали понять, что он может рассматривать себя, как равного белому, стать высокомерным, дерзким и причиняющим беспокойство»^[3244].

Такие поселенцы особенно возражали против обучения языку. Сами они обращались к африканцам на кухонном кафири или фанаголо — вульгарной смеси языка африкаанс, зулусского и английского. При этом они выражались в повелительном тоне, считая «знаком неуважения, если кафры разговаривали с ними на английском языке»^[3245]. Правители Родезии испытывали тревогу от появления «образованных местных жителей»^[3246], которые знали о собственной цивилизации и жаловались на то, что живут при «прикрытой форме рабства»^[3247]. Поэтому колонизаторы искали способы закрепить белое превосходство через расовую сегрегацию.

В теории, после введения внутреннего самоуправления в 1923 г., имперское правительство оставалось опекуном черного большинства Родезии. Оно только на словах признавало и поддерживало особую ответственность Британии за африканские интересы, и это прямо проводилось на находящихся под протекторатом территориях — Басутоленд, Бечуаналенд и Свазиленд. На самом деле Министерство по делам колоний вероятно согласилось бы с последним главным администратором британской «Южноафриканской компании», который говорил: «Местные белые не больше подходят для управления местными жителями, чем большевики подходили для управления русскими»^[3248].

Поэтому Лондон ограничивал власть нового Законодательного собрания в Солсбери, чтобы защитить права африканцев. Однако на практике британское правительство никогда не вмешивалось позитивно и редко пользовалось своим правом наложения вето. Министерство взяло на себя ответственность за Родезию и относилось к ней, как к доминиону. Лишь немногие африканцы имели право на голосование. Поселенцы управляли страной в собственных интересах. В дальнейшем они выкупили оставшиеся доли британской «Южноафриканской компании» в месторождениях минералов и железных дорогах.