Родина. Марк Шагал в Витебске - Виктор Мартинович

Первая супруга М. Шагала, которую звали не Белла Розенфельд, а Берта Розенфельд^[10], измененные имена, «плавающие» даты отъезда из Витебска и прочее, и прочее: все это – проявления некоего иного космоса, в котором логос подвижен и подвержен метаморфозам. Выдвигать гипотезы о том, почему Моисей стал вдруг Марком, а Сегал – Шагалом, можно исключительно в режиме предположений, натяжек и спекуляций, но мы бы тут держали в голове два обстоятельства.

Первое: мир человека, живущего одновременно в двух культурах (еврейской и «русской», т. е. витебской), двух языках (идише и «русском», на котором говорили в Витебске в конце XIX в.), порождает раскол идентичности, что, в свою очередь, влечет несколько иную картину самоосознания: факты, имена, даты начинают двоиться, перемещаясь через границы «ближнего круга», этнически и культурно близких людей.

Второй возможный мотив – это, собственно, сам образ жизни в черте оседлости после чудовищных еврейских погромов, прокатившихся по царской России в 1881–1882 гг. и не утихавших и в XX в.^[11]В данном случае ощущение опасности постоянно было рядом, что заставляло множить свои имена, изобретать новые даты рождения – словом, защищаться от возможной точной идентификации.

Впрочем, помимо самого М. Шагала есть еще два источника постоянной путаницы в его биографии. Первый – составители всевозможных советских справочников и энциклопедий, намеренно стремившиеся «очистить» Витебск от памяти об этом всемирно известном художнике. Второй источник – родные М. Шагала, зачастую имевшие свое собственное отношение к тому, каким его нужно видеть потомкам. Классический пример – то, как третья (или вторая, ведь с Вирджинией Хаггард М. Шагал не был расписан) жена художника, Валентина Георгиевна Бродская, «перепозиционировала» Марка Захаровича из ниши «еврейских творцов» в нишу художников интернациональных: «Потом Ваве, хоть она сама и принадлежала к “избранному Богом народу”, захотелось, чтобы творчество Шагала перестало ассоциироваться с еврейством, – пишет И. Лыкова. – И художник подчинился. Для начала с его полотен исчезли раввины. Потом Шагал вдруг пригрозил подать в суд на авторов еврейской энциклопедии, если они упомянут там его имя. Старый друг Шагала – Бааль-Тшува, рассказывает: “Мы всегда беседовали между собой на идише, но стоило нам на улице поравняться с кем-нибудь из французов, как Шагал тут же переходил на французский”»^[12].

Роль, сыгранная близкими и любящими М. Шагала женщинами в интерпретации фактов его жизни, может быть проиллюстрирована еще одним примером. В 1994 г. в Москве в издательстве «Эллис Лак» впервые на русском языке вышла автобиографическая книга М. Шагала «Моя жизнь»^[13], о которой сам автор утверждал, что она закончена в 1922 г. в Москве. К тому, почему эта рукопись никак не могла быть закончена в Советской России, мы еще вернемся позднее, в разделе, посвященном мифам шагаловедения. Пока же для нас принципиально, что впервые выдержки из этого текста появились в печати в 1925 г. в Берлине в издававшемся на идише еженедельнике «Цукунфт»^[14]. Отдельной книгой «Моя жизнь» была издана только в 1931 г. в Париже^[15]. Русский оригинал рукописи утрачен, а перевод на французский готовила Белла Шагал с помощью учителя французского языка своей дочери. Б. Харшав подготовил в 2009 г. наиболее полное издание «Моей жизни», включающее в себя все сохранившиеся к настоящему моменту версии. Сопоставление авторизованного текста на идише с французским вариантом, подготовленным супругой художника, чревато многими сюрпризами.

Вот оригинал: «Утро – можно выйти и купить свежих круассанов. Но я засыпал. Спустя какое-то время приходила уборщица, то ли прибраться в студии (да, это совершенно необходимо, только, пожалуйста, не трогайте ничего на столе!), то ли просто, чтобы подняться ко мне. Я люблю французскую кровь. В своем стремлении разгадать секрет французской живописи, в своем желании ее превзойти мне нужно было попробовать французской плоти. Всем, кто приходил ко мне в студию, приходилось ждать за дверью. Примерно полчаса – минимальное время, необходимое мне для того, чтобы навести порядок в комнате и одеться. Я всегда работал голым… В принципе не выношу одежды. Лишняя тяжесть»^[16].

Вот этот же фрагмент, переведенный Беллой Шагал: «Если повезет, придет Сандрар и накормит меня обедом. Войти просто так ко мне нельзя. Нужно подождать, пока я приведу себя в порядок, оденусь, – я работал нагишом»^[17].

Для демонстрации текучести и подвижности фактов, касающихся биографии художника, мы намеренно взяли такие неоспоримые и константные, казалось бы, вещи, как имя и дата рождения. По мере развития этого повествования мы будем постоянно сталкиваться с множественностью интерпретаций, расхождениями в сроках, именах, причинах и проч.

Глупость, повторенная десять раз, становится истиной. Или по крайней мере начинает восприниматься как истина. Многочисленность авторов, писавших о М. Шагале, сыграла с фактами его жизни злую шутку. Многократная повторяемость мифов и глупостей утвердила прочтения, которые теперь крайне сложно декодировать как-то по-другому, не вызывая при этом скандала.

Мы тем не менее продолжим это делать.