Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Олег Аксеничев

— И что же, — спросил боярин Умной, — никого для дела нашего среди дворни Курбского нет?

— Не вижу таких, прости, боярин.

— Плохо дело. Что же, так и смотреть, как изменник государев по земле безнаказанным ходит? Суда Божьего долго дожидаться...

Среди негласных инструкций, данных посольским, была и такая: извести смертью князя-предателя, а если такое невозможно будет без ущерба для чести государевой, найти среди дворни человека, чтобы докладывать в Москву о каждом шаге и слове Курбского.

— От металла князь защитился, и от железа, и от золота, — ухмылялся Грязной, — может, слова злые помогут? К ворожеям новгородским обратимся?

Шутил вроде бы. Но так, что казалось — сам в это верил, хоть и грех большой с колдуньями дело иметь.

— От железа не защититься, — сказал боярин. — Не придумано доспеха от наёмного убийцы.

И, ухмыльнувшись не менее криво, чем Грязной, добавил:

— Если бы не было негодяев, убийц и воров, наша служба государю была бы намного сложнее...

* * *

— В Шотландии говорят не столько о лорде Меррее, регенте при короле Якове, сколько о его шуте, Джордже Бьюкенене. Знаете, сударь, однажды он заявился к его милости лорду и сказал, что поссорился с епископом. «Мы столкнулись на мосту, — гнусавил шут, — и это священство изволило остановить меня, дабы побранить за занятие, недостойное джентльмена. И даже изволило замахнуться на меня своим посохом». — «Ну, а что ты, дурак?» — спросил лорд. «А дуракам палка не положена, — ответил Бьюкенен. — Оставался только меч». Отстегнув от перевязи благородное оружие, служившее ему шутовским посохом, Бьюкенен воинственно взмахнул им. При этом шут держал меч за ножны, как паписты — распятие. «Наверное, славно подрались?» — спросил его лорд. «Я доволен, что милорд доволен, — проблеял шут, — однако настало время покаяться и просить милости. Представляете, я его шапку... со всего размаха... и в воду, прямо с моста! С размаха! Со всего!» Ужимки шута были так омерзительны, что не было никого, кто мог бы удержаться от хохота. «С размаха? — переспросил милорд. — Экий негодяй! Так я прощаю твой поступок». — «Отлично сказано! — обрадовался шут. — А то, признаться, со всего размаху не только его шапка, но и голова с моста улетела!»

Рассказчик был молод, нескладен и неприятен доктору Джону Ди^[5] и своими непристойными, а бывало, почти богохульными историями, и лицом: вечно подергивающимися щеками, пегой щетиной, блёклыми глазами под опухшими веками.

Но иного помощника доктор не нашёл. Копаться в мусоре и нечистотах положено лишь отбросам общества. Или таким, как Ди. Особенным людям, стоящим выше условностей и законов.

— Кажется, пришли, сударь!

Молодой работник ощерил рано потемневшие зубы, всеми силами показывая, как рад услужить такому важному господину.

Хотя — кто бы признал в худом мужчине средних лет, в недорогой одежде коричневых тонов, закутанном в неброский потёртый плащ, много лет назад подбитый мехом, придворного астролога королевы Елизаветы?

У доктора Джона Ди были дела, при которых его громкое имя могло только помешать. Дела сакральные, то есть тайные во всех отношениях.

При отце королевы, Генрихе VIII, островитяне получили высочайшее распоряжение — молиться иначе, чем раньше. Не как католики: главой церкви признавался не Папа Римский, но английский монарх. И не как протестанты: обрядность, в основном, оставалась прежней, привычной. Но вот монастыри новой Англиканской церкви были, по мысли короля, не нужны. Итак, решено: дармоедов-монахов — прочь, за ворота; богатства, накапливаемые веками, — казне. И земли — особо ценимое сокровище на, самим Богом, ограниченном островном пространстве.

Не все земли были переписаны на короля. Что-то оказалось продано. Новым хозяевам стали не нужны монастырские постройки. Многое было срыто по приказу лорда Кромвелла, так что и фундамента не осталось. Что-то за десятилетия обветшало и разрушалось само, скрытое разросшимися кустами и покрытое влажным мхом. Что-то было перестроено новыми хозяевами, приспособившими монастырские постройки под свои нужды — от жилья до складов и овчарен.

Именно к такому монастырю, превращённому в ферму, и приближался доктор Ди со своим помощником, нанятым сегодня утром где-то на окраине Лондона.

Молодой человек, продолжая, с точки зрения Ди, неприлично суетиться, замолотил кулаками в прочные, но грубой постройки, ворота:

— Именем Её Величества, откройте!!!

Доктор Ди даже под чужим именем предпочитал числиться на государственной службе.

— Кого принесла нелёгкая?

Хозяин фермы не торопился дойти до ворот. Теперь он явно не собирался отодвинуть засов и пустить нежданных посетителей.

— Сборщики селитры!

Эти слова в те времена раскрывали любые ворота в королевстве. Огнестрельное оружие успешно теснило луки и арбалеты, а без селитры не будет пороха. Добывалась же селитра из земли, но не из любой, а лишь пропитанной мочой; при этом особо ценилось сырьё из конюшен и со скотных дворов.

Для сборщиков селитры не было засовов и ворот, перед ними открывались дворцы и хижины. Королевский патент стал универсальной отмычкой.

Слова оказали своё привычное воздействие. Фермер, хмурый, помятый и, судя по запаху, уже успевший приложиться к кружечке, плечом отворил покосившиеся ворота, недовольно ворча, что и вечером покоя нет, что утром бы надо, что так сподручнее...

— Помолчите, любезнейший, — сказал доктор Ди тоном, каким разговаривал с лавочниками, пришедшими требовать долги. — Утром нам надо быть далеко отсюда, так что работать придётся всю ночь. Ваше дело — обеспечить нас огнём. Светильники или факелы у вас, конечно же, найдутся?