Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи

держит ее за руку. Сон разом слетел, и тут она увидела, что это ее собственные руки сомкнулись, слово в рукопожатии. Сердце у нее билось тревожно, а все тело было в какой-то сладкой истоме. Она так и не разняла рук, решив, что сон еще продолжается и что это Мам держит ее за руку. Его улыбающееся лицо стояло у нее перед глазами, и она едва не заплакала от обиды. Мам! Соан вздрогнула. Уж не вслух ли она позвала его? Кровь бросилась ей в лицо... С этого дня Соан уже не могла не думать о Маме.

Постепенно Соан перестала стыдиться своих мыслей о Маме. Поздними вечерами, оставаясь одна в большой темной кухне, она либо сидела у очага, либо, свернувшись калачиком, лежала на старенькой циновке и, не в силах сомкнуть глаз, все думала и думала. В эти минуты ее тяжелая жизнь отступала куда-то. Широко раскрыв глаза, она часто рисовала в своем воображении встречу с юношей. На нем белая европейская рубашка, на голове белый пробковый шлем, а на ногах парусиновые туфли, такие, как у учителя Хоя. Он привезет с собой деньги, заплатит долг и уведет ее из этого ненавистного дома. Он возьмет ее за руку, вот так, как ей приснилось... И снова ее руки смыкались сами собой.

Но сладкие мечты внезапно обрывались, и вокруг Соан снова зияли пустота и холод. Мам уехал, и не известно, вернется ли он. От этой мысли ее горло сжимала спазма, на глаза навертывались слезы. Она тяжело вздыхала, закидывала руки за голову и, сжав ладонями затылок, старалась сдержать рыдания.

Соан заметно изменилась. Она совсем замкнулась в себе и стала настолько молчаливой, что порой казалось, будто ее душа уже рассталась с телом. От мучительных переживаний, которые она постоянно носила в себе, Соан как-то сразу повзрослела. Детство ушло, и ей открылось в жизни многое такое, о чем прежде она и не задумывалась.

Уборка урожая закончилась. Поля обнажились, ощетинившись редкой стерней. Рис просушили, провеяли, и тут как раз подошел день уплаты налогов и долгов.

Солнце уже поднялось на высоту шеста, когда в поместье Кханя ворота заскрипели и распахнулись.

Из самых разных деревень стекались сюда крестьяне, сгибаясь под тяжелыми коромыслами. Те, что шли из деревень подальше, прихватывали с собой скатанный в комки вареный рис, завернутый в банановые листья. Они не осмеливались заходить в придорожные харчевни, а только просили иногда вынести им воды. Брали с собой еще плоды арековой пальмы или курицу: без этого сдать рис было трудно.

На просторном мощеном дворе становилось многолюдно. Крестьяне теснились перед складом в ожидании своей очереди. По двору расхаживали несколько огромных лохматых собак, при виде этих свирепых псов люди неподвижно застывали на месте. Особенно страшна была огромная овчарка, она обосновалась в углу двора и с каким-то презрением поглядывала на оборванных, грязных людей.

Прыщавый Лонг со сворой своих родичей стоял у земляного приступка склада. На приступке, рядом со столом писаря, восседала сама хозяйка. Двери склада были раскрыты, и где-то там, в темной глубине, на деревянном настиле высились огромные цилиндрические зернохранилища, доверху наполненные рисом.

Несколько крестьян из села Тюонг молча выходили за ворота с пустыми коромыслами. Лица их выражали и смятение и растерянность. Такой был урожай, а они снова остались ни с чем. Половину пришлось отдать за аренду земли, потом шла расплата за буйвола, за семена... Вот и получалось, что семь долей уплывало за тот рис, что брали в долг до нового урожая, помещику, а три оставалось крестьянину. А до нового урожая ждать целых семь месяцев. Но ведь не уплачен еще налог, что-то надо оставить на семена, что-то надо продать, чтобы купить кое-какую одежонку, лекарства... Да и на поминки предков надо... И все из этих несчастных трех долей. Выходит, не успеешь оглянуться, как надо снова затягивать поясок потуже, есть два раза в день, причем один раз рис заменять бататом либо кукурузой, а в другой раз хлебать рисовый отвар, чтобы сэкономить котелок-другой риса да как-нибудь дотянуть до Нового года. А в январе снова все чуть живы, да и то сказать, на одном батате не разжиреешь. Щеки вваливаются, лица бледнеют, снова надо идти к помещику и просить в долг или наниматься к нему же, только бы дотянуть до нового урожая. А там все опять повторяется сначала... И так всю жизнь... А случись ураган или наводнение? Десятки тысяч мрут от голода. Так и переходит эта нищета из поколение в поколение...

Взглянув на молчаливую очередь крестьян, Прыщавый Лонг ткнул пальцем в одного из них.

— Этот!

Худой и обросший крестьянин в латаной одежонке подошел к приступку. Хозяйка бросила одобрительный взгляд на гроздь плодов арековой пальмы и увесистую утку, которые он положил перед ней, и приказала отнести их на склад.

— Как твое имя? — спросила она.

— Меня зовут Бао, госпожа. Нгуен Ван Бао.

— А ну, покажи свой рис!

Крестьянин зачерпнул горсть и протянул руку хозяйке. На мозолистой ладони переливалось плотное, отборное зерно. Хозяйка недовольно скривила губы.

— За такое зерно вычту корзину.

— Зерно хорошее, госпожа...

— Что значит хорошее? Ты, кажется, собираешься со мной спорить? Лонг! Будешь ссыпать зерно, вычти с него корзину. А ты, писарь, запиши в приходную книгу, что получена с Бао дополнительно одна корзина...

Писарь угодливо кивал на каждое слово хозяйки и старательно водил пером. Родичи Лонга мерили рис корзиной, а сам Лонг бросал в ящик счетные палочки. Бросит палочку и крикнет: «Четыре!» Бросит еще: «Пять!» Несколько человек уносили принятый рис в раскрытые двери склада. Бао стоял рядом и недовольно смотрел, как приемщики старались насыпать корзины с верхом.

— Горку-то насыпаете большую, накладно мне... — не выдержал Бао.

— Ты что, скандалить сюда пришел? — Приемщик сердито выкатил на Бао глаза.

Прыщавый Лонг бросил последнюю палочку.

— Двадцать три с половиной корзины, госпожа.

— Как же так, господин управляющий, я принес двадцать четыре! — попытался возразить Бао.

Хозяйка посмотрела в книгу.

— А почему двадцать три с половиной? В этот раз ты засеял полтора мау. Значит, должен был принести тридцать корзин.

Бао с трудом сдерживался.

— Я засеял только мау и два сао, госпожа.

Хозяйка вскочила из-за стола.

— Проклятье на головы твоих предков! Ты что думаешь, очень мне нужен твой рис?!

Бао побелел как полотно. От испуга и обиды у него затряслись руки и ноги.

— Это поле моего дяди, в нем ровно