Толстой-Американец - Михаил Филин

Забыв печали все, фельдфебельшей доволен. Любя приятелей ты вспомни<л> Марина. Скажи однако ж мне какая сатана, Шепнула там тебе, что здесь я утешаюсь, И что в столице я как в масле сыр катаюсь, Что всё лелеет здесь, всё веселит меня, И что мне новой день милей прошедша дня. Ошибся граф! Когда настроив лирны струны, Воспел меня назвав ты баловнем фортуны; Или Толстой, кругом объехав белой свет, Не знаешь ты ещё что счастья в свете нет. Когда же ты его нашёл где за морями, То не скрывай сего пред верными друзьями. Скажи мне, где и как — и парусы подняв Мы пустимся в моря с тобой любезный граф! И бури все презрев, презрев дожди, ненастье, За тридевять земель — пойдём искать мы шастье. Но пусть готовится к принятию нас флот; А между тем хочу писать к тебе в Нейшлот^[312].

Остальные пятьдесят шесть стихов «Ответа»^[313] были призваны убедить ставшего в позу графа Фёдора в том, что он жестоко ошибся. За время разлуки с другом Сергей Никифорович Марин ничуть не изменился («только стал потолще»), ведёт прежний «жизни род» и — самое главное — не обрёл пошлого земного счастья, достаточного для всякого узколобого «баловня фортуны».

Согласился ли Американец с замысловатыми аргументами штабс-капитана (вскоре ставшего флигель-адъютантом) или нет, мы не знаем, однако «бедняк» Фёдор Толстой, несомненно, был душевно рад доставленному осенью 1806 года в Нейшлот посланию. На какое-то, пусть и непродолжительное, время «Ответ» Сергея Марина взбодрил графа Фёдора, осатаневшего от гарнизонной тягомотины, абриса четырёх бастионов и застывших лесных пейзажей.

Однако потом тоска, нещадная нейшлотская кручина вновь, и надолго, полонила его душу.

Требуемых для полноценного существования нашего героя «рая» и «ада» в Нейшлоте не было, их там и не предвиделось.

Глаза Толстого, ещё недавно столь выразительные, безнадёжно потухли.

Только по ночам, в сумбурных красочных снах-воспоминаниях, он и жил.

По-видимому, никогда — ни до, ни после — граф Фёдор не оказывался в столь беспросветном положении.

По-настоящему выручить Американца из беды никакие доступные «фельдфебельши», никакие разлюбезные письма из Петербурга, рифмы, колоды карт и батареи бутылок, конечно, не могли. Это было по силам разве что внезапно налетевшей буре рока.

И такая спасительная буря однажды грянула.

Ею для двадцатишестилетнего поручика графа Фёдора Толстого стала начавшаяся война России со Швецией.

В июне 1807 года Российская империя, так и не преуспев на поле брани, заключила Тильзитский мир с наполеоновской Францией и присоединилась к пресловутой континентальной системе. Входившие в данную (как потом выяснилось, не слишком эффективную) систему европейские державы прекратили торговые операции с Англией и не допускали корабли «владычицы морей» в свои гавани.

В Тильзите же император Александр I взял на себя обязательство склонить к континентальной блокаде соседнюю Швецию (которая исстари владела большей частью Финляндии). За это Александру Павловичу предоставлялось право беспрепятственно присоединить к территории России всю Финляндию. «Таким образом, участь Финляндии была предрешена в Тильзите на свидании императоров, — пишет дореволюционный историк. — Наполеон при этом правильно указал, что Швеция, примыкая столь близко к столице России, является её „географическим врагом“. Но и помимо Наполеона, Александр Павлович не раздумал о Финляндии, понимая, что граница империи, шедшая по реке Кюмени, должна быть отодвинута далее к северу»^[314].

Шведский король Густав IV Адольф, и ранее не стремившийся к политическому сближению с Россией, решительно отверг все «тильзитские» предложения Петербурга и продолжил вести флирт с Лондоном. Более того, во второй половине 1807 года король, проявлявший «признаки психического расстройства»^[315], сделал ряд демонстративных шагов, резко обостривших русско-шведские отношения. В ответ на это 14 января 1808 года российской гвардии было высочайше (и строго секретно) предписано приготовиться «к выступлению в поход по первому приказанию»^[316].

В начале февраля три дивизии под командованием генерала от инфантерии графа Фёдора Фёдоровича Буксгевдена, перейдя границу Финляндии, неспешно, утопая в снегах и замерзая, двинулись в северном направлении.