Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза - Александр Чудинов

Именно через Головкина Ромм познакомился с его приятельницей и соратницей по различного рода филантропическим начинаниям Мари-Генриеттой-Августиной Рене, графиней д’Арвиль (1749–1836), которая вскоре также стала постоянной покровительницей молодого риомца. Эту просвещенную аристократку отличала, по свидетельству современников, масса достоинств. «Она имела привлекательную внешность, была умна, нежна, весела. Я не знала в обществе человека более надежного и приятного, чем она», – писала о ней мадам Жанлис в своих мемуарах^[305].

Впервые имя графини д’Арвиль упоминается Роммом в послании от 30 сентября 1776 г.^[306], но вполне возможно, что познакомились они гораздо раньше. В письме от 24 октября 1775 г. Ромм сообщает друзьям, что некая «уважаемая персона» хотела бы приобрести большую овернскую корову, дающую много молока^[307]. Не исключено, что этой уважаемой персоной как раз и была мадам д’Арвиль, которая в то время занималась филантропическим проектом выкармливания коровьим молоком младенцев, брошенных матерями^[308].

Неоднократные упоминания в письмах Ромма о дружбе с графом Головкиным и встречах с различными парижскими знаменитостями, видимо, произвели на его риомских корреспондентов излишне сильное впечатление, из-за чего у них сложилось явно преувеличенное мнение об успехах их земляка в покорении Парижа. Риомцы попросили Ромма оказать протекцию их общему другу Ж. Демишелю, человеку доброму, обаятельному и неглупому, но страшно невезучему как в семейной жизни, так и во всех коммерческих делах, которыми он пытался заниматься^[309]. Ромм согласился помочь Демишелю устроиться на хорошую службу, но при этом счел необходимым заметить Дюбрёлю: «Позвольте мне Вам сказать, мой дорогой друг, что Вы питаете иллюзии относительно моего места в обществе; оно далеко не столь значительно, как Вы предполагаете. Я по-прежнему всего лишь очень скромный учитель математики, чей кредит столь же ограничен, как и состояние»^[310].

Тем не менее наличие таких покровителей при королевском дворе, как граф Головкин и графиня д’Арвиль, давало Ромму важный козырь в той сложной игре по завоеванию столицы, которую он вел уже более полутора лет, – козырь, не использовать который было бы просто неразумно. И в начале 1776 г. Ромм предпринял попытку радикально изменить ситуацию, чтобы, не тратя годы на трудоемкое и дорогостоящее изучение медицины, обрести желанное место, дающее высокий общественный статус и достаток.

Его надежды были связаны с тем, что в период министерства Тюрго, возглавившего правительство Франции в 1774 г., между властью и научным сообществом установились особо тесные и доверительные связи. Выше уже говорилось о том, что французская политическая элита второй половины XVIII в. отличалась, можно сказать, демонстративным почтением к науке, однако даже на этом фоне период правления Тюрго выделяется как «золотой век» в отношениях государства и ученых.

С одной стороны, это было связано с личной позицией главы правительства: «Тюрго всегда проявляет живой интерес, когда речь идет о практическом приложении науки, будь то плавка стали на металлургическом заводе Бюффона <…> или оценка преимуществ и недостатков вымачивания конопли в проточной или непроточной воде»^[311]. Поддержку генерального контролера финансов (так официально называлась должность Тюрго) получали не только научные изыскания, прикладная польза которых была достаточно очевидна, но и весьма рискованные начинания, на поверку оказывавшиеся авантюрами. Любопытно, однако, что даже многочисленные враги министра, не прощавшие ему ни одной ошибки в сфере экономики и финансов, не ставили ему в вину поддержку окончившихся неудачей дорогостоящих научных предприятий, руководствуясь, видимо, принципом, который сформулировал в этой связи известный журналист Л.П. Башомон: «Все, что идет на пользу науке, не может считаться бесполезным»^[312].

С другой стороны, сами ученые и, в частности, руководители Академии наук считали Тюрго человеком своего круга и в большинстве с симпатией относились к его политике. «Послом республики наук» при генеральном контролере финансов выступал его друг и ближайший помощник, знаменитый математик М.Ж.А.Н. Кондорсе. «Это ученый муж, вечно поглощенный вычислениями и таблицами, вкладывающий свое личное честолюбие в упорядочение мер измерений, человек, которого Тюрго занимает и который занимает Тюрго самыми разнообразными научными проблемами, как самыми абстрактными, так и самыми практическими: таблицами импорта леса, улучшением мер емкости для вина, а затем переводами произведений Эйлера, учением о гидравлике аббата Боссю, терапевтическим методом лечения опущения желудка Готье и тут же планом Лонпандю, который должен обеспечить водный путь из Лиона в Гавр через Париж…»^[313]

Впрочем, горячие симпатии к Тюрго испытывали не только великие парижские ученые, но и провинциальные любители наук из Риома. В тех спорах, которые развернулись во Франции вокруг реформ Тюрго, товарищи Ромма безоговорочно причислили себя к «тюрготистам», и Дюбрёль как-то даже попенял своему другу за то, что тот позволил себе критические высказывания в отношении отдельных аспектов политики этого министра. Ромму пришлось оправдываться: «Я счел бы себя оскорбленным, мой дорогой друг, если бы кто-то другой, а не Вы, назвал меня “антитюрготистом”, и я бы потребовал у него объяснения причин подобного поношения; Вам же я лишь напомню о своих предыдущих письмах, где мне приходилось говорить о г-не Тюрго»^[314].

Действительно, Ромм с большим интересом и сочувствием наблюдал за действиями Тюрго и постоянно сообщал друзьям новости об отношении к нему двора и о его очередных политических шагах^[315], но, в отличие от земляков, не причислял себя ни к одной из «партий»: ни к приверженцам Тюрго, ни к противостоявшим им сторонникам Ж. Неккера: «Вы меня упрекаете, – писал он Дюбрёлю, – в том, что я, по Вашему убеждению, встал на сторону Неккера».