Малыш пропал - Марганита Ласки

— Во время нынешних разрушений кое-что все-таки уцелело, — сказал мсье Меркатель. — Люди думают, наши северные города неприглядны, но уголки вроде этого, которые никому не пришло в голову разбомбить или снести, отнюдь не редкость, правда, не на тех магистралях, что избирают туристы.

Он направился к среднему дому с живыми изгородями, что примыкали к окнам, вытащил из кармана огромный ключ и вставил его в массивный старинный замок.

Они вошли внутрь дома, в узкий проход.

— Вот сюда, — сказал мсье Меркатель, повернув к двери слева, и попутно объяснил: — Прежде нам принадлежал весь этот дом, но в последние годы, когда здесь остались только мы с матушкой, весь целиком он уже нам не нужен. Теперь нас вполне устраивают appartements на первом этаже, а остальной дом мы сдали в аренду.

— Очень удобно, — учтиво сказал Хилари, догадываясь, что только нужда могла их к этому вынудить.

Они прошли по выкрашенному серой краской коридору, а потом мсье Меркатель растворил дверь и отступил в сторону, пропуская гостя вперед. Тот оказался в комнате такой очаровательной, что от неожиданности и изумленья у него перехватило дыхание.

Комната была большая и прежде, очевидно, служила салоном дома, построенного с расчетом на большие приемы. Три высоких окна убраны желтыми занавесями тяжелого шелка, стены искусно расписаны — на них запечатлены седые щеголи и их дамы, подпрыгивающие в мнимо безыскусном танце. Дальний конец комнаты занимал невероятных размеров книжный шкаф розового дерева, перед средним окном расположился маленький расписной спинет; взгляд Хилари продолжал блуждать по комнате, и подле огромного камина, в котором горели крупные поленья, он увидел хозяйку дома, сидящую в кресле розового дерева с прямой спинкой, и направился к ней.

— Я счастлива, что вы к нам пожаловали, мистер Уэйнрайт, — сказала она на безукоризненном английском. — Прошу прощенья, что не поднялась вам навстречу, но меня обезножил артрит.

— Mais, madame, — сказал пораженный Хилари. Но спохватился, вспомнил, как должно себя вести, и протянул ей руку для рукопожатия, потом заговорил снова, теперь уже по-английски: — Прошу меня извинить, что так удивился. Но скажите на милость, как это вам удалось достичь такого совершенства в моем языке?

Старая дама в черном поношенном старомодном платье и кружевном, пожелтевшем от времени шарфе на поредевших седых волосах смахивала на маленький узел тряпья. Она казалась безмерно старой, хрупкой и решительно не походила на англичанку.

Теперь она заговорила, и в ее речи Хилари услышал знакомые интонации старых дам, которые имели обыкновение прогуливаться среди зелени вокруг собора св. Павла.

— Должна признаться, мистер Уэйнрайт, я надеялась вас удивить. Но объяснение очень простое. Моя матушка англичанка, и в бытность мою девушкой, — «дэвушкой», произнесла она, — мы, бывало, каждый год навещали моих бабушку и дедушку в Холланд-Парке.

— А в последнее время вы бывали в Англии? — тупо спросил Хилари, он еще не пришел в себя от удивления.

— Не была уже почти сорок лет, — ответила мадам Меркатель. — Дедушка с бабушкой умерли вскоре после прошлой войны, и постепенно связь оборвалась; правда, те из родных, которые еще остались в живых, продолжают писать и, бывает, пришлют мне какую-нибудь замечательную посылочку. Но присядьте поближе, мистер Уэйнрайт. Вы, конечно же, продрогли, пока шли.

Он опустился на стул розового дерева, спинку которого оседлал великолепный медный орел.

— Как приятно видеть горящие поленья, — изрек он банальность.

Мадам Меркатель засмеялась.

— Когда я вышла замуж, я сказала мужу: наконец-то у меня есть собственный английский камин, и, прекрасно помню, он посмеялся надо мной; оказалось, во многих старых французских домах тоже, конечно же, есть камины. И всем нам это, разумеется, очень приятно, особенно по нынешним временам, ведь центральное отопление безжалостно пожирает деревья, и, если бы не мой камин, мы бы частенько замерзали.

Она повернулась к сыну и сказала:

— Будь добр, Бернар, разлей кофе, — и, обращаясь к Хилари, печально прибавила: — Моим рукам уже нельзя доверять обязанности хозяйки дома.

С бокового столика мсье Меркатель подал им кофе в чашечках тончайшего китайского фарфора и тоненькие ломтики посыпанного сахаром бисквита.

— Кофе настоящий, — сказала мадам Меркатель. — Мне его прислали из Англии в одной из посылочек, и я его сохранила как раз для такого вот случая.

— Он на редкость хорош, — сказал Хилари со знанием дела. — Но на меня не стоило его тратить.

— Ерунда! — решительно сказала старая дама. — Вы не знаете, какое для меня наслаждение снова поговорить по-английски. Я уже стала было думать, что совсем забуду язык.

— Вы тоже говорите по-английски, мсье? — учтиво спросил Хилари.

— Понимаю я вполне хорошо, а вот свободно говорить не могу. Так что прошу извинить меня, я продолжу по-французски. Странная получится беседа, но матушка так будет рада поговорить по-английски.

— Я тоже буду очень рад, — искренне отозвался Хилари. Он не только обрадовался, ему еще и безмерно полегчало.

Только теперь он осознал, что напряжение этих последних дней было особенно велико оттого, что постоянно приходилось изъясняться не на своем родном языке, и прежде, чем вымолвить слово, он должен был помедлить, взвесить его, увериться, что оно точно выражает, что и как он хотел сказать. Теперь наконец-то можно избавиться от постоянного страха дать неверное представление не только о своих мыслях, но таким образом и о своей личности, и это позволило ему ощутить себя самим собой — впервые с тех пор, как он уехал из Англии.

— Какая прекрасная комната, мадам! — сказал он, отогревшийся и открытый красоте.

— Да, пропорции превосходны, но вся обстановка, разумеется, очень старомодная, — сказала она. — Когда я вышла замуж, я хотела, чтобы муж приобрел для меня все новое, но на сей счет он оказался непреклонен. Помнится, он сказал: «Ты получила свой английский камин и будь довольна. Заменять эту добротную мебель грешно. Когда мой дед купил ее, он рассчитывал, что она простоит сто лет, и так тому и быть». Настоять на своем мне не удалось. Но я уже к ней привыкла.

Хилари заметил, что она совершенно серьезна, и ему интересно было, какой же мебелью она просила мужа заменить эту прекрасную обстановку в имперском стиле. Вероятно, средневикторианской, в стиле Холланд-Парка, подумал он изумленно, и в эту самую минуту, будто в унисон с его мыслью, она сказала:

— А теперь расскажите мне, пожалуйста, о Лондоне, мистер Уэйнрайт. Наверно, сегодня я бы едва узнала мой Холланд-Парк. Он сильно пострадал от бомбежек?

Хилари не устоял перед ее очарованием. Он сознательно постарался приспособиться к ее мироощущению, к ее эпохе, тщательно подбирал слова из лексикона тех писателей, которыми, как он полагал, она должна