Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес

– Да-да, но я все равно ужасно себя чувствую. Это я виновата, я их заставила пойти, и чего уперлась, сама не понимаю, а теперь вот…

Все это правда, и все же, хоть Амалия и не сводит глаз с фасада маникюрного салона, она знает, что тревожное гнетущее ощущение, овладевшее ею сегодня, не имеет отношения к Гуаньинь. Амалия уже дважды к ней ходила, первый раз – просто проведать, второй – отнести ей любимый кофе, увенчанный шариком ванильного мороженого, и теперь точно знает, что нет причин бояться ни за нее, ни за ребенка. Дело в чем-то другом, но она никак не может понять, в чем же.

Звонит телефон, Амалия снимает трубку и слышит мрачный глухой голос, который совсем не вяжется с его обладательницей.

– Привет, это Бегония, я звоню отменить сегодняшнюю запись, не смогу прийти.

– Бего, ты? – Амалия переспрашивает, потому что не верит своим ушам. – Что с тобой, заболела?

– Нет, просто плохо спала, ну и… – Ее собеседница решает на этом остановиться.

– Хорошо, конечно. Записать тебя на другой день?

– Нет, спасибо, я сама потом позвоню, пока, – говорит Бегония и сразу же вешает трубку, не дав Амалии возможности ответить.

– Бегония не придет? – Марисоль уже порядком надоело убирать, а больше заняться нечем: уже почти одиннадцать, а клиентов никого. Она приподнимает брови. – Странно! Вот уж от кого не ждешь отмены…

Амалия с ней согласна, но не успевает она изложить Марисоль свои подозрения, как открывается дверь и входят сразу три клиентки. Мария Грасия, она без записи, спрашивает, можно ли постричься. Мерседес, у которой запись на половину первого, решила прийти пораньше. Незнакомая женщина, которая увидела рекламу в интернете и зашла узнать про свадебные прически.

– Конечно-конечно, – Амалия думает, что ей явно уже за сорок. – Но только лучше бы пришла… – Тут она понимает, что чуть не совершила промах, и вовремя прикусывает язык. – Это вы выходите замуж?

– Ну… – женщина медлит, потом решает, что лучше спустить все на тормозах, притворившись, что ничего не заметила. – Да, через два месяца.

– Прекрасно, – Амалия одаривает ее сияющей улыбкой, думая про себя: это во сколько же лет люди будут жениться, если кризис затянется. – Сейчас покажу вам фотографии, выберете, что понравится…

Обычно, за исключением девушек из маникюрного салона, невеста в парикмахерской – это хорошая новость. Потому что у невесты, даже если ей за сорок, есть еще мать, свекровь, сестры, золовки, подружки, все они рвутся решать за нее и упаси Боже не дают ей ничего выбрать самостоятельно, а потому не отпускают ее одну в парикмахерскую, отправляются с ней и заодно и себе тоже делают прическу и маникюр.

У сегодняшней невесты в этом смысле все как полагается, но Амалия по-прежнему чувствует в воздухе что-то не то, и дело не только в звонке Бегонии. Она записывает в ежедневник невесту – та выбрала прическу, – когда к ней подходит Марисоль.

– Иди повлияй на Марию Грасию, может, тебе удастся ее отговорить.

– От чего? – рассеянно спрашивает Амалия.

– Она удумала все волосы отрезать. Хочет оставить три сантиметра, совсем с ума сошла, у нее же такая грива…

«Так я и знала: что-то будет», – думает Амалия и отправляется к Марии Грасии. Говорит ей, что это ужасная идея, что такая стрижка ей совсем не пойдет, что объем прически не должен диссонировать с объемами тела, что она готова подстричь ее покороче, но только до плеч, а если она решила сменить стиль, то пожалуйста, есть же масса причесок…

– Послушай, Амалия, – Мария Грасия даже не подняла на нее глаз и, похоже, не слышала ни слова из ее монолога; она разворачивает кресло и оказывается к зеркалу спиной, лицом к Амалии. – Ты подстрижешь меня или нет? – Вдруг на глазах у нее выступают слезы. – Если нет, я пойду в другое место.

– Ну что ты, я же просто…

– Подстрижешь или нет?

– Подстригу. – Демонстрируя свою решимость, Амалия поднимает крышку стерилизатора, выбирает ножницы, машет ими в воздухе и повторяет: – Подстригу.

Двадцать минут спустя Мария Грасия становится другим человеком, худшей версией себя. С короткой стрижкой, обнажающей седину у корней, она похожа на дальнобойщика, на толстую хмурую женщину с крошечной головой и огромной грудью. «Так вот оно что, – думает Амалия, – а мы-то и не догадывались».

– Ну как? – Амалия пытается улыбнуться, счищая ей щеточкой волосы с выреза и с затылка. – Тебе нравится?

– Нет, – отвечает та, – я выгляжу ужасно, но именно этого я и хотела, так что большое тебе спасибо.

Она встает, расплачивается и уходит, не говоря больше ни слова.

В три часа телефон снова звонит, и, так как Амалия ушла обедать, трубку берет Марисоль.

– Не знаю, кто звонил, – отчитывается она Амалии, когда та возвращается. – Имени я не разобрала, а со мной она говорить не захотела. Оставила номер, чтоб ты перезвонила.

– Престранные вещи сегодня творятся, – бормочет Амалия, не подозревая, что все, что уже успело произойти, лишь генеральная репетиция того, что ждет ее дальше. – Алло, это Амалия.

– Алло, это… – ей отвечает голос юной девушки, вначале с нормальной громкостью, а потом, дойдя до имени, совершенно не слышно.

– Простите, не расслышала, – вроде бы она сказала «Андрес», но ведь такого не может быть.

– Я… Мой дядя Паскуаль держит бар, мы там всегда с моей кузиной Лусией…

– Андреа! Вот так сюрприз, как ты поживаешь?

– Хорошо, спасибо, только… – ее голос вновь звучит тише. – Амалия, ты сможешь меня подстричь, когда в парикмахерской больше никого не будет?

– Да, конечно, я только не поняла…

– Мне очень важно, чтобы больше там никого не было. Я могу прийти совсем поздно, когда скажешь, это много времени не займет.

– Хорошо, тогда приходи в половине седьмого. Отпущу девочек чуть пораньше, они только обрадуются, – шутливо отвечает Амалия.

Но ее собеседнице явно не до шуток.

– Спасибо, – отвечает Андреа. – В половине седьмого буду у тебя.

Снаружи, облокотившись на стену, стоит фигура и заходит, только дождавшись, пока выйдут Сандра и Марисоль, и в этот момент Амалия ее вспоминает.

Она была странным ребенком.

Может, не знай ее Амалия с самого детства, она раньше поняла бы, в чем дело. Но Андреа всегда была странная – пугливая тихоня, никогда не улыбалась и ни с кем, кроме Лусии, не общалась. Вот Лусия – та была прелестным ребенком: и красавица за двоих, и ласковая, и жизнерадостная, всегда в хорошем настроении. Когда Амалия с ними познакомилась, Андреа была незаметной тенью лет семи или восьми, приклеившейся к жизнерадостному телу того же возраста, молчаливой, почти незаметной свидетельницей жизни своей кузины.

Иногда, заходя в парикмахерскую сделать укладку, Мари брала с собой обеих девочек, и пока Лусия накручивала бигуди, примеряла парики, красила ногти или залезала под колпак фена, Андреа смирно сидела на стуле и ждала, когда ее кузина устанет и успокоится. Андреа никогда не мешала взрослым, не задавала вопросов, ничего ни у кого не просила, но не потому, что была занудой или слишком хорошо воспитанной или смирилась со скукой, просто она была странная. Амалия думала, это у нее комплексы, небось считает себя страшненькой, хоть это и не так. У нее были красивые глаза, чересчур вытянутое лицо, нос крупный, но не слишком. А еще прекрасная персиковая кожа, но что-то в ее лице удивляло, как будто чего-то ему не хватало или, наоборот, было что-то лишнее.

В тот день в парикмахерской кожа ее кажется грубее, гораздо более сухой. При этом выглядит она лучше, чем в детстве, потому что короткие волосы ей идут, хотя одета она так, словно схватила не глядя первые попавшиеся вещи. Поношенные, но чистые джинсы, кроссовки и рубашка на несколько размеров больше в мелкую красно-белую клетку. Она явно очень нервничает. Амалия вовремя вспоминает, что ее отца то и дело показывают в новостях, что его вот-вот посадят, и обходится без расспросов о семье.

Она усаживает посетительницу в кресло, рукой взъерошивает ей волосы и обнаруживает самую жуткую стрижку «паж», которую видела в своей жизни.