Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши

дома Амита, рассказал бы все торговцу арахисом на углу, тот поделился со своим кузеном-механиком, этот сообщил сплетню жене, а жена поведала светской даме, у которой убирает квартиру. И глазом не моргнешь, как весь Бомбей будет знать, что к доктору Мишре поздно вечером приходила гостья – или блудница? К тому же полуголая, вы видели ее платье?

Вот почему Амит молча простился со мной на крыльце дома, хотя по лицу его было понятно – он желал, чтобы этот вечер окончился иначе.

Глава 6

Следующим вечером я пришла на работу в отличном настроении. Мира выздоровела и вернулась в свою модную квартиру. А мне предстояло увидеть Амита, отчего я одновременно и нервничала, и радовалась.

Вчера стоило мне войти в квартиру, как мама набросилась на меня с вопросами. Я в деталях описала ей туалеты всех женщин на вечеринке Сингхов, рассказала, какую реакцию вызвало мое изумрудное платье, как выглядела Гаятри Каур, какие изысканные блюда нам подавали и о чем разговаривали гости. Умолчала я лишь о тех разговорах, которые не предназначались для моих ушей. К счастью, мама списала мое возбужденное состояние на восторг от светской вечеринки и не догадалась о том, что произошло между мной и Амитом и о чем я не стала ей говорить.

Я как раз переодевалась, когда в кладовую вошла Ребекка.

– Мира Новак вернулась.

Она полезла в шкафчик за униформой.

– Вернулась?

– Ее опять привезли. Высокая температура. Слышала, она вчера была на каком-то светском рауте. Наверное, не стоило ей туда ходить, учитывая, в каком состоянии ее сюда доставили. – Она забрала волосы и приколола шапочку. – Тебе об этом ничего не известно?

Я тяжело опустилась на скамью, прокручивая в голове фрагменты вечера у Сингхов. Может, Миру снова мучили боли, но она не подавала виду?

Ребекка закрыла шкафчик и привалилась к нему спиной. На губах ее играла легкая усмешка.

– Ну и принцесса, правда? Всегда получает то, что хочет. Интересно, доктор Холбрук разрешил ей выписываться?

Мне хотелось защитить Амита. Сказать, что Мира при мне объявила об уходе из больницы и не желала слушать никаких возражений. Ребекка права, она и правда вела себя как принцесса. Но она бывала и другой. Я уже открыла было рот, чтобы возразить, но передумала. Ребекка нарочно меня провоцировала сказать что-нибудь такое, о чем я после пожалею.

– На этот раз она может и не поправиться, – добавила она, выпрямившись.

– В каком смысле? – Дыхание у меня замедлилось.

– Вот так. Ей совсем худо. Не надо было уезжать из больницы. Да тебе и самой, наверное, это понятно, ты ведь ухаживала за ней ночами.

Показалось или, когда она выходила из кладовой, на ее лице промелькнуло удовлетворение?

Я поспешно повязала фартук и приколола шапочку. Сердце билось все быстрее и быстрее. Вчера на вечеринке Мира была полна жизни. Как ее состояние могло ухудшиться так резко?

Я бросилась в палату. Лоб Миры блестел от пота. Я отерла его холодной салфеткой. Пощупала пульс – медленный. Заглянула в карточку. Ее привезли за два часа до начала моей смены и снова прописали морфин от болей. Осматривал ее не доктор Холбрук, а Амит, он рекомендовал через час сделать еще один укол. Я окликнула Миру, она открыла глаза.

– Я измерю вам температуру. Откройте рот, – стала уговаривать я.

– Сона, картины! – отозвалась она.

Я посмотрела на стену, у которой прежде стояли полотна. Конечно же, сейчас их там не было. Картины увезли вчера, когда Мира выписывалась. Наверное, отправили к ней на квартиру.

– Внизу, – добавила она.

– Внизу?

Мира едва заметно кивнула.

Под нами был только один этаж – тот, где находился хозблок.

– Картины в хозблоке? – переспросила я, все еще сжимая в руке термометр.

Она снова кивнула. Потом сглотнула и прерывисто вскрикнула. У меня от сострадания скрутило живот.

Я положила термометр в карман фартука и взяла шприц. Протерла участок кожи, ввела иглу в вену и вколола ей половину дозы. Вторую нужно было ввести через час. Спустя несколько секунд Мира успокоилась.

У меня сбивалось дыхание. Казалось, сердце вот-вот остановится. Я прошла к раковине и плеснула в лицо холодной водой. Сказала себе: все верно, нужно что-то делать, действовать. Мира так вспотела, что я решила сменить постельное белье. Но сначала нужно было поговорить со старшей сестрой, Амитом или доктором Холбруком, с любым, кого встречу первым. Отчего же ей стало хуже?

Я вышла из палаты. В следующие двадцать минут все и произошло.

Не сближайся с больными слишком сильно. Что ж, мне уже поздно было следовать этому совету. Мира перестала быть для меня просто пациенткой. Я бросилась в кабинет старшей медсестры. Пусто. Доктор Холбрук оперировал. Амит тоже исчез. Куда он запропастился? Я кинулась в кладовую взять чистое белье и полотенца и вернуться к Мире. И подбегая к ее палате, увидела, как из нее вышла Ребекка и заспешила по коридору в противоположном направлении. Я замедлила шаг. Что Ребекка делала в палате Миры? Может, та звала на помощь, а меня не оказалось рядом?

Ворвавшись в комнату, я сразу поняла: что-то не так. Бросилась к кровати со стопкой белья в руках. Лицо Миры посерело, губы сделались фиолетовыми. Дышала она так слабо, что грудная летка едва вздымалась. Кожа стала липкой. Я зазвонила в висевшей над дверью красный колокольчик, поднимая общую тревогу, и стала щупать ей пульс. Слабый. И все же я окликнула ее:

– Мисс Новак?

С ней ведь все было хорошо вчера вечером. Что спровоцировало рецидив? Мы все надеялись, что она полностью поправилась.

Через несколько минут в палату вбежала старшая медсестра, за ней – Амит. Я отошла в сторону, ожидая указаний. Грудь Миры больше не вздымалась.

Амит приложил к ней стетоскоп, заглянул больной в рот, проверил след от укола на внутренней стороне локтя, там, где я ввела ей морфин. Оттянул веки и посмотрел зрачки. Стал делать массаж грудной клетки, снова приложил к груди стетоскоп. Он несколько раз повторил весь цикл, а затем вздохнул и выпрямился. Взглянул на старшую медсестру, та – на него, казалось, они безмолвно переговорили о чем-то. Сестра поцеловала висевший у нее на шее крестик. Я закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Амит бросил на меня исполненный молчаливого сожаления взгляд.

И только теперь в палату вошел муж Миры. Филип Бартош замер и оглядел помещение: Миру, старшую медсестру, доктора, меня. Вид у него был встревоженный – впервые я видела, чтобы он проявлял хоть какие-то чувства.

– Мистер Бартош, я очень сожалею, – сказал Амит. –