Несостоявшаяся ось: Берлин - Москва - Токио - Василий Молодяков

Визит в Москву стал «лебединой песней» Гото. Первоначально Танака предполагал, что оттуда его посланец отправится в Берлин на предмет выяснения перспектив сотрудничества трех держав. Однако граничащая с истерией нервозность британской и французской прессы вынудила отменить вторую часть поездки. В Германию поехал только Мори, но подробности его вояжа нам неизвестны.

По возвращении домой Гото выступил с несколькими лекциями о поездке, высоко оценивая экономические успехи СССР и призывая к расширению экономического и политического сотрудничества двух стран. В знак признания его заслуг в том же году он был возведен в графское достоинство. Но силы старого евразийца были на исходе, и 13 апреля 1929 г. Гото скончался. Как только это известие дошло до Москвы, Карахан пригласил к себе японского поверенного в делах Сако и вручил ему ноту: «Прошу Вас принять и передать вашему Правительству искреннее и глубокое соболезнование по случаю смерти графа Гото. Правительство СССР в полной мере разделяет скорбь японского народа, потерявшего в лице графа Гото выдающегося государственного деятеля, заслуги и труды которого по упрочению и дальнейшему развитию отношений и взаимного понимания между нашими странами столь высоко нами ценились и играли столь важную роль в деле политического, экономического и культурного сближения между СССР и Японией. Эта потеря особенно тяжела мне лично, поскольку многолетнее наше сотрудничество научило меня ценить высокие личные качества покойного графа».^[134] Можно поверить в искренность Карахана, выходившую за пределы обычной дипломатической вежливости.

Несостоявшийся пакт

Со смертью Гото, за которой вскоре последовали советско-китайский конфликт на КВЖД и «Маньчжурский инцидент», и без того немногочисленные круги японских евразийцев-русофилов лишились наиболее влиятельной фигуры. Стало ясно, что основной позитивный импульс в развитии советско-японских отношений в двадцатые годы шел именно от него.

До начала 1932 г. отношения двух стран оставались неблизкими, но дружественными. Военный конфликт Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии (ОКДВА) под командованием В.К. Блюхера с войсками Чжан Сюэляна на севере Маньчжурии в 1929 г. протекал при благожелательном нейтралитете японцев, видевших в «молодом маршале» несравненно более опасного противника.^[135] Похожая картина повторилась и с началом «Маньчжурского инцидента» в сентябре-октябре 1931 г. Сами по себе эти события не имеют прямого отношения к теме нашего исследования, а потому рассматривать их мы не будем. Однако необходимо заметить, что в отечественной литературе они до сих пор освещаются тенденциозно, в антияпонском духе, как это принято в англо-американской историографии. Думается, пришла пора посмотреть на них по-новому, опираясь прежде всего на источники того времени, а не на сомнительные послевоенные «вердикты истории». Но это уже тема отдельного разговора.^[136]

Так вот, с началом «Маньчжурского инцидента» японские дипломаты, желая заручиться нейтралитетом СССР, ссылались как на прецедент на его поведение во время конфликта 1929 г. Литвинов решительно отверг подобные аналогии, но воздержался от каких бы то ни было антияпонских акций.^[137] Поэтому в критические месяцы осени-зимы 1931 – 1932 гг. советско-японские отношения выгодно отличались от отношений Японии с другими державами.

Конечно, напряженность существовала, потому что военные действия шли в непосредственной близости от советских границ, для защиты которых и была предназначена постоянно укреплявшаяся ОКДВА. Верно оценил ситуацию историк А. Раппапорт: «Позиция Японии <в Маньчжурии. – В.М.> была сильной и безопасной. Единственная возможная угроза могла исходить от Советского Союза, поэтому с самых первых дней конфликта Токио напряженно и внимательно следил за Москвой». Была ли договоренность о советском невмешательстве, как полагали некоторые? «Нет никаких документальных доказательств существования какой бы то ни было договоренности между двумя державами. Вся имеющаяся информация свидетельствует, что руководители в Москве были серьезно обеспокоены «Маньчжурским инцидентом». Они рассматривали его как часть глобального плана капиталистических государств по окружению коммунизма с Японией в качестве передового отряда и орудия постоянного стремления Запада уничтожить большевизм».^[138] Тем не менее в начале 1932 г. «общее впечатление было таково, что ни Япония, ни Россия не хотят войны в то время, как обе страны заняты множеством других серьезных проблем».^[139]