Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев

– Хорошо, я передам начальству, что вы просите два дня на размышление, – сказал военный, поправил кобуру на поясе и вышел из горницы. Находясь в сенцах, выкрикнул: – А офицеров все же не пропагандируйте. Может плохо кончиться.

Собаки молча проводили его за ворота. Рогозов из окна проследил, как он взлетел в седло и, врезав плеткой по лошадиному крупу, снялся с места вскачь. За ним, низко пригибаясь к конской гриве, помчался второй.

Не долго думая, Рогозов занялся делом: начал собирать себе припасы – положил в мешок вяленого мяса, которое он не раз ел в Крыму, его здорово умели делать татары, Рогозову всегда нравился его вязкий вкус, его сочность и свежесть, что, казалось бы, совсем не совместимо с любым вяленым продуктом, будь то мясо или рыба. А оно не только остается всегда мягким и свежим, но может долго храниться не портясь, плесени и загниванию не поддается. Рогозов, очутившись в положении отшельника, научился приготавливать это мясо так же искусно. Сложил в мешок и несколько кусков рыбы, завернув их вначале в одну чистую тряпку, потом в другую, чтобы рыбный дух не добрался до мяса – пропахнет мясо и невкусным станет; две ковриги свежего, только вчера испеченного зырянкой хлеба, хотя две ковриги – этого мало. А вот мясо и рыбу можно было, в общем-то, не брать – Рогозов делал это из-за перестраховки. Хлеб же надо было брать обязательно – каравай в тайге не испечешь. Положил также несколько крепких глудок соли, жестяную коробку с чаем, проверил еще раз мешок, осмотрел лямки, прочны ли они, не будут ли тереть плечи, остался доволен. Второй мешок, поменьше и полегче, приготовил для Мити. Вышел на улицу – надо было покормить собак. Те, поняв в чем дело, окружили хозяина, молчаливые, преданные, с жесткими узкими глазами, к ласке и к побоям одинаково привыкшие.

– Ах вы, собаченции мои добрые, – потеплевшим голосом проговорил Рогозов, потрепал по голове одну лайку, другую. Собаки сбились в тесный клубок – ласки хозяина для них были редкостью.

Рогозов принес собакам чугунок с остывшей похлебкой, загодя сваренной зырянкой, потом достал в кладовке сухого мяса, кинул каждой по куску. Сторожевому кобелю тоже выделил кусок, тот зажал его в передних лапах, словно кость, вгрызся старыми ослабшими зубами, роняя на землю слюну.

Зырянка с приемышем вернулась под вечер, когда небесный под уже не бруснично, а клюквенно зарделся, потемневший лес наполнился гулкой тишиной и сразу в нескольких местах начали свой хлопотливый отсчет кукушки.

Встретив своих у ворот, Рогозов внимательно поглядел в глаза зырянке – вопрос приезжего не выходил из головы, – пасынку своему, но ничего подозрительного не заметил – это-то и плохо, повел головою в сторону:

– Несите ягоды в избу.

Потом, сбивая с плеч наседающих комаров, прошел в избу сам. Сел на лавку.

– Ягода добрая?

– Не очень, – отозвалась зырянка, – много ягоды солнце пожгло. Но на варенье хватит, зиму зимовать можно спокойно. – Помолчала. – Пока смородину да малину брали, а морошку, ту смотрели, где и как ее взять. Не созрела еще.

За морошкой поспеет брусника, после нее – клюква, брусничную и клюквенную завязь Рогозов тоже видел во многих падях, бог даст, будет взято и это, а с брусникой и клюквой никакая зима, никакая болезнь не страшны.

Рогозов почему-то все думал о ягодах, но тут же выбросил пустяки из головы. Сказал, что ему надо уходить в тайгу, может быть, даже надолго, до снега. Без Рогозова зырянке надлежало одной встретить двух военных, хорошо объяснить им, куда и почему ушел Рогозов, почему отказывается работать на стройке. Рогозов испытующе поглядел на зырянку: сможет она их убедить, что ему лучше жить в тайге? Сумеет ли быть твердой? Мудреная это наука – житейская дипломатия, но без нее, увы, и в тайге шагу не ступишь.

Утром Рогозов вместе с Дмитрием ушел в тайгу. Зырянка долго стояла у ворот, глядя, как они шагают вдоль реки по тонехонькому стежку, едва приметному среди травы, сгорбившиеся под тяжелыми мешками, чуть ли не с головой иногда скрывающиеся в высоких, прокаленных солнцем зарослях медвежьих дудок, от малого прикосновения роняющих на землю лаково гладкие твердые семена. Пасынок раза три или четыре оглянулся, и зырянка видела его растерянное лицо, а вот Рогозов, тот не оглянулся ни разу.

На глаза зырянки наполз туман, ей почему-то было жалко и себя, и Рогозова, и приемыша – всех вместе, почему-то страшилась она дня нынешнего и дня будущего. Никогда не боялась того, что будет завтра, а вот сейчас почему-то испугалась. Видно, человек так устроен: неизвестность всегда пугает.

Да еще примету плохую усмотрела зырянка: слишком много грибов появилось в тайге, стоят боровики, подберезовики, сыроеги, чернушки, крепкие, соком налитые, с тугими шляпками, обрызганные росой, поблескивают призывно – не грибы, а загляденье. Но только с виду загляденье. Стоит их срезать ножом либо поддеть палкой, как наружу лезут черви – непривычно темные, жирные, проворные. Усмотрела эту примету зырянка, но никому о ней не сказала, заперла в себе.

Не ведала она, что изобилие грибов в тайге отметил и Рогозов; он все – и грибы, корешки отдельно, шляпки отдельно, разглядывал, и червей даже. «Тьфу, черт!» – плевался он, бросая грибы на землю и вытирая руки чистым, вырезанным из льняного полотна платком. Можно было только догадываться, к чему эта худая примета – обилие червивых грибов, что стоит за ней, какие напасти, да лучше никому об этой догадке не сказывать. И он и зырянка, люди суеверные, не сговариваясь, сделали одно и то же.

Скрылись Рогозов с приемышем за увалом, проглотила их тайга, а зырянка все еще продолжала стоять у ворот, вслед им глядела, часто смаргивая ресницами слезы – без людей любой дом сир и глух, жить в нем одной – худое дело. Печаль наползла на лицо зырянки. Она готова была побежать вдогонку за Рогозовым и приемышем, просить, чтоб и ее взяли в тайгу, и сделала уж было несколько шагов, но остановилась, вспомнила: а дом на кого оставить?

Не на кого. Значит, надо самой в нем оставаться.

На следующий день приехали те же двое верховых – один светловолосый, смешливый, с соломенными усами и зоркими быстрыми глазами, другой – строгий, медлительный, с хмурым лицом, посеченным рябью.

Узнав, что хозяина нет дома и выслушав объяснения зырянки, приезжие переглянулись.

– Сбежал, значит, – почему-то весело