Алексей Константинович Толстой - Владимир Новиков

Судя меня довольно строго, В моих стихах находишь ты, Что в них торжественности много И слишком мало простоты. Так. В беспредельное влекома, Душа незримый чует мир, И я не раз под голос грома. Быть может, строил мой псалтырь. Но я не чужд и здешней жизни; Служа таинственной отчизне, Я и в пылу душевных сил О том, что близко, не забыл. Поверь, и мне мила природа, И быт родного мне народа — Его стремленья я делю, И всё земное я люблю, Все ежедневные картины: Поля, и села, и равнины, И шум колеблемых лесов, И звон косы в лугу росистом, И пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужичков; В степи чумацкие ночлеги, И рек безбережный разлив, И скрып кочующей телеги, И вид волнующихся нив; Люблю я тройку удалую, И свист саней на всём бегу, На славу кованную сбрую, И золочёную дугу; Люблю тот край, где зимы долги, Но где весна так молода, Где вниз по матушке по Волге Идут бурлацкие суда; И все мне дороги явленья, Тобой описанные, друг, Твои гражданские стремленья И честной речи трезвый звук. Но всё, что чисто и достойно, Что на земле сложилось стройно, Для человека то ужель, В тревоге вечной мирозданья, Есть грань высокого призванья И окончательная цель? Нет, в каждом шорохе растенья И в каждом трепете листа Иное слышится значенье, Видна иная красота! Я в них иному гласу внемлю И, жизнью смертною дыша, Гляжу с любовию на землю, Но выше просится душа; И что её, всегда чаруя. Зовёт и манит вдалеке — О том поведать не могу я На ежедневном языке.

(«И. С. Аксакову». 1859)

Между прочим, сам Иван Аксаков предложил в заглавии стихотворения заменить свою фамилию ничего не говорящей криптограммой N.N. Алексей Толстой был против. Он писал ему из Погорельцев в Москву 28 февраля 1859 года: «Послание моё печатайте как хотите, но жаль мне будет, если оно появится под литерами N.N. Пожалуй, подумают, что я боюсь обращаться к Вам открыто, потому что Вы под опалой». Дело в том, что правительство запретило издание газеты «Парус», где Иван Аксаков был главным редактором, после первого же номера.

Славянофилы были активными сторонниками отмены крепостного права. Алексей Хомяков даже выразился, что ни о каком праве здесь вообще не может быть речи, ибо это — сплошное и наглое бесправие. Однако они видели выход из неприглядной действительности в возвращении к «исходным началам народной жизни». Тот же Хомяков писал в программной статье «Старое и новое»: «Наша древность представляет нам пример и начала всего доброго в жизни частной, в судопроизводстве, в отношении людей между собою; но всё это было подавлено, уничтожено отсутствием государственного начала, раздорами внутренними, игом внешних врагов. Западным людям приходится всё прежнее устранять, как дурное, и всё хорошее в себе создавать; нам довольно воскресить, уяснить старое, привести его в сознание и жизнь. Надежда наша велика на будущее»^[51]. Но именно к «исходным началам народной жизни» А. К. Толстой и относился крайне скептически. Его интерес к русской истории диктовался стремлением разобраться в этих «исходных началах».

Особое внимание поэта было привлечено к личности Ивана Грозного. Этот царь вызывал неослабевающий интерес и как историческая фигура, и как психологический феномен, и как политический мыслитель. Действительно, казалось необъяснимым превращение умного, талантливого и просвещённого правителя, каким был молодой Иван IV, когда его вполне можно было бы назвать идеальным монархом, в кровавого тирана. Буйство опричнины по злой воле царя вызывало дрожь. Именно это жестокое время разгула казней и привлекало А. К. Толстого, поскольку в это же время воочию являло себя и человеческое благородство. Смертельная опасность пробуждала самые высокие качества человека. Таков Василий Шибанов — герой одноименной баллады (о ней уже сказано). Менее известно другое стихотворение этого периода — «Князь Михайло Репнин». Очевидно, что художественно оно уступает балладе о бесстрашном слуге князя Курбского, но интересно как один из первых набросков замысла романа «Князь Серебряный»: