Адмирал Колчак. Протоколы допроса - Николай Стариков

Словом, повелась работа совершенно определенного характера, относительно которой открыто докладывали орловцы. Орловцы, которые были твердые и честные люди, возмущались и даже выгнали одного из таких безответственных господ, которые приходили и говорили, чтобы они мне не подчинялись. Это меня глубоко возмущало, — я увидел, что раз являются с такими приемами, то работать нельзя. Тогда я обратился через нашего посла Крупенского в Токио с просьбой и с подробным изложением всего того положения, которое у меня создалось, и о необходимости мне самому поехать в Токио к начальнику генерального штаба Ихару и переговорить с ним, что дальнейшая работа в такой атмосфере становится физически невозможной. Хорват тоже был очень обеспокоен всеми этими делами и советовал мне поехать в Японию и договориться там, потому что здесь с этими лицами разговора быть не могло. Тогда я передал командование штабом Хржешатицкому и в начале июля уехал в Токио.

Мне были даны необходимые для этого средства и документы. Я решил совершенно открыто поговорить с Ихарой, а Хорвату я сказал, что если наша работа противоречит японским целям, то мы здесь ничего не сделаем, потому что противодействовать японском директивам у нас средств нет. В Токио я явился к нашему посланнику Крупенскому, изложил ему все, что знал, и просил устроить мое свидание с начальником японского генерального штаба. Крупенский мне говорит: «Знаете, вы поставили себя с самого начала в слишком независимое положение относительно Японии, и они поняли это. Вы позволяете себе разговаривать с ними слишком независимым и императивным тоном, — это было с вашей стороны ошибкой. Вы должны были это смягчить. Они себе составили мнение о вас, как о своем враге, который будет противодействовать всем их начинаниям, всему их делу, и поэтому оно, конечно, вам не только помощи не будут оказывать, но будут оказывать противодействие вашей работе». Я говорю: «Все эти сведения относительно моего враждебного отношения к Японии идут из определенных источников, но мои поступки не давали никогда основания и повода к тому, чтобы считать меня врагом Японии. Я относился к ней, как к союзной державе. Война продолжается, большевистский авангард находится на Дальнем Востоке, больше половины его состоит из мадьярских и немецких частей, все военно-пленные немцы участвуют на стороне большевиков, — и поэтому я считаю, что я продолжаю ту войну, которую мы вели раньше, н что в интересах Японии оказать мне эту маленькую материальную помощь, за которой я обратился. Повторяю, что эта помощь исчисляется суммами настолько небольшими, что даже Китайская дорога гарантировала бы уплату».

Мне было устроено свидание с Ихарой. Там был помощник начальника штаба Танака, который теперь состоит военным министром. Я изложил все дело Танака и сказал ему, что с самого начала моего прибытия я совершенно определенно считал необходимым установить доброжелательные отношения с Японией, на которую я смотрел, как на дружественную державу, и от которой я просил только оружия и военное снаряжение, так как никаких других потребностей у меня не было. «Я рассчитывал, что Япония мне может выдать из своих громадных запасов часть оружия, которое мне нужно, — говорил я, — но события получили определенный характер, и мне приходится совершенно откровенно узнать ваше мнение, — возвращаться ли мне в Харбин, и будете ли вы мне противодействовать в той работе, которую я вам изложил; если да, то я считаю, что работать я не могу; а если вы дадите мне уверения, что вы не вмешиваетесь во внутренние дела и не будете мне препятствовать, то я буду продолжать свою работу». Затем я добавил: «Я понял бы ваше превосходительство, если бы в моем распоряжении был огромный корпус, к которому можно было бы применять метод разложения по германскому образцу. Но у меня только два полка, — что же к таким силам применить такие средства. Это по меньшей мере неудобно». Он весьма весело встретил это заявление, потом подумал и сказал: «Знаете, адмирал, останьтесь у нас, в Японии. Когда можно будет ехать, я скажу вам, а пока у нас здесь есть хорошие места, поезжайте туда и отдохните». Для меня было ясно и понятно, что ничего из этого предприятия у меня не выйдет, потому что та линия, которую я взял, неприемлема. Тогда я сказал: «Хорошо, я останусь пока в Японии». Я протелеграфировал Хорвату общее содержание этой беседы, остался в Японии и решил немного полечиться, потому что я чувствовал себя не вполне здоровым. Как раз в эти же дни моего пребывания до меня дошли известия о владивостокском перевороте, произведенном чешскими и русскими частями, о том, что отряд Орлова вышел из Пограничной на Гродеково, что во Владивостоке образовалось правительство Дербера, и что затем там появилось правительство Хорвата с различными органами.

Алексеевский. Скажите, адмирал, вы знали раньше о намерениях Хорвата объявить себя правителем?

Колчак. Нет, у него таких намерений не было. Это была работа Дальневосточного комитета. Если у него эти планы были, то во всяком случае мне не были известны.

Алексеевский. Судя по тому манифесту, каким объявил о своем вступлении в управление всей Россией Хорват, этот переворот был подготовляем друзьями и лицами, которые его окружали. Вы не принадлежали к числу этих лиц?

Колчак. Я с ним об этом не говорил, и думаю, что этот переворот подготовлял главным образом Дальневосточный комитет.

Алексеевский. Еще одни вопрос: вы покинули Харбин по тем соображениям, которые вы изложили. Деятельности отрядов Орлова и Семенова в Харбине по внутреннему управлению и несению ими чисто полицейских обязанностей вами намечалась или даже, быть может, направлялась, или нет?

Колчак. Нет, они совершенно не несли никаких полицейских обязанностей. Я выселил даже одну часть. Они несли только караульную службу.

Алексеевский. Но в Харбине были случаи, когда представители отрядов Семенова, Калмыкова и Орлова иногда присваивали себе функции политической полиции и принимали меры ареста, а иногда даже увозы и убийства по отношению к отдельным лицам.

Колчак. Увозы все время повторялись, но я не могу сказать, что это делали представители всех отрядов, — у меня данных определенных нет. Я могу только сказать, что я сам был свидетелем того, что в Харбине арестовывали на улице вечером, и в этом отношении отдельные группы действовали совершенно независимо. До моего отъезда было при мне убийство одного учителя — Уманского.

Заверил: Заместитель председателя Иркутской Губ. Ч. К.

К. Попов.