Неразгаданный монарх - Теодор Мундт

— Триумфальные арки, надеюсь, достаточно великолепны?

— О, ваше величество, это настоящее художественное произведение, вышедшее из рук архитектора фон Штрака. Над средним порталом гении России и Пруссии сливаются в сердечнейшем объятии. У каждого из них в руках по рогу изобилия, а оружие, шлемы и разное вооружение повержены на землю к их ногам. Под фигурами надпись: «Обоюдная верность». Еще ниже: «Его высочеству русскому великому князю магистрат и население города Берлина радостно возглашают: «Добро пожаловать! 21 июля 1776 года».

— Разве надпись сделана по-немецки? — испуганно спросил король.

— Боже упаси! Надписи сочинены на прекрасной латыни ректором гимназии!

— А, понимаю! Ты знаешь, что я плохо знаком с латынью, и потому переводишь мне на немецкий язык! — улыбаясь, сказал король. — Что же, это правда, у меня было мало времени, чтобы изучить Цезаря и Тацита на их родном языке, но это потому…

— Потому что ваше величество сами были Цезарем и Тацитом! — восторженно перебил его Филиппи. — После ряда побед в качестве второго Цезаря ваше величество занимались историей, которую писали, как второй Тацит!

— Однако! — сухо сказал король. — Господин президент города Берлина считает долгом осыпать меня, старика, комплиментами и доходить в своем усердии до того, что решается прерывать на полуслове самого короля. Ну-с, а где выстроена вторая триумфальная арка?

— У Королевского моста, где великого князя встретят тридцать купеческих дочерей, наряженных садовницами. Они будут осыпать великого князя цветами, а их предводительница преподнесет высокому гостю приветственное стихотворение. На арке виднеются русский и прусский орлы, под ними подпись: «Ех Amicitia Felicitas».

— Если не ошибаюсь, это значит: «Из дружбы проистекает счастье». Ну а третья триумфальная арка?

— Ее строят на Длинном мосту. Надпись гласит: «Vota Matris Patrisque et Patriae Exaudita».

— «Желания матери, отца и отечества услышаны», — тихо перевел король, и на мгновение по его лицу скользнула саркастическая улыбка. — Ну, что же, — продолжал он, — все это очень изящные и поэтические надписи, и я не сомневаюсь, что и стихотворения окажутся не менее поэтическими и изящными. Но я лучше прочту их наедине. Завтра я пришлю тебе с генералом Лентулусом обратно программу и поэтические приветствия. Но, пожалуйста, прими меры, чтобы все было пышно и богато. Нельзя забывать, что на каргу ставится честь города Берлина! Сколько ассигновано на прием русского гостя?

— Ваше величество, магистрат и горожане единогласно постановили ассигновать из средств городской кассы десять тысяч талеров.

— Что же, в сущности это не так много, но обойтись можно, — сказал король, кивая головой. — Впрочем, магистрат должен принять в соображение, что все израсходованные деньги попадают опять-таки в карманы горожан разных цехов, так что не беда, если будет истрачена лишняя тысяча талеров. Вот если бы такие большие деньги уходили за границу, это были бы стыд и позор. Из этих-то соображений я и не могу примириться с питьем кофе. Почему это так необходимо превращать в продукт первого потребления иностранный товар? Помилуйте, в одном только прошлом году за границу из Пруссии утекло больше миллиона талеров, заплаченных населением за кофейные бобы! Да разве это мыслимо? Разве можно допустить такое мотовство? Нет, я уже повысил пошлины на ввозимый кофе и буду продолжать повышать их до того, что берлинцы бросят в конце концов этот разорительный каприз. Ну да, я думаю, они сами поняли, насколько это мероприятие клонится к их выгоде, а?

Филиппи потупился и молчал.

— Отчего ты не отвечаешь? А, они, наверное, все еще ворчат?

Филиппы продолжал молчать.

— Да отвечай же ты, пожалуйста! Приказываю тебе сказать мне всю правду, не стесняясь ничем. Ну, я жду! Ворчат берлинцы?

— Конечно, ворчат, ваше величество, да еще как! — воскликнул Филиппы. — Уж такой это народ!

— Вот как? Что же они говорят?

— Они заявляют, что со стороны вашего величества вмешательство в их домашний обиход является простым тиранством!

— Тиранство? Вот обычное боевое слово демагогов и крикунов! Все, что им не по душе, они считают тиранством. Да разве не моя обязанность следить за благополучием подданных? Ведь я им все равно, что отец, поставленный Богом над неразумными детьми!

— Ваше величество уже тысячи раз доказали, что по отношению к народу неизменно являетесь истинным отцом!

— Оставь ты, пожалуйста, этот придворный язык! Кому нужна твоя лесть? Сам видишь, что народ держится другого мнения и становится мне в оппозицию. Если бы я приказал им пить кофе, то никто не притронулся бы к нему. А я ограничиваю ввоз кофейных бобов и повышаю таможенные пошлины — вот они и готовы с жадностью пить горькую, мутную, грязную водичку, делая вид, будто это истинный нектар! Ты не согласен со мной? Правду, Филиппы! Я требую правды!

— Извиняюсь, ваше величество, но решительно все, не исключая даже докторов, уверяют, будто кофе обладает укрепляющими и освежающими свойствами! — робко ответил Филиппы.

— Полно врать! В Пруссии задолго до появления этого проклятого пойла было сильное и бодрое население, которое не видело необходимости разоряться ради какого-то «укрепления». Я сам вырос на пивном супе, и моим подданным ровно ничего, кроме хорошего, не сделается, если и они тоже заменят кофе пивом. А выгода-то, выгода! Кофе привозится из-за границы, а пиво варится у нас, на родине… Ну да об этом и говорить нечего! Кто не желает платить пошлину за кофе, пусть ест пивной суп^[10] — мое решение неизменно! Можешь передать это своим согражданам. Ступай с Богом и позаботься, чтобы все было устроено на славу!

Филиппи ушел с низкими поклонами, пятясь, согласно этикету, спиной к двери.

Фридрих остался снова один.

— Так вот как! — сказал он, и в тоне его голоса зазвучала болезненная горечь. — Они зовут меня тираном? Но разве я виноват, что все это рабские душонки, которые не понимают своего блага? Их приходится тащить на аркане к их собственному благополучию. Я из кожи лезу вон, чтобы сделать для них как можно больше добра, а в награду они же меня ругают… Что же делать, править рабскими душонками можно только тиранически… Ах, да что я обращаю внимание на пустые бредни! Эпиктет^[11] говорит: «Если о тебе говорят дурное, и это правда, постарайся исправиться; если это ложь, смейся над этим». Мне и остается только смеяться!

В этот момент тишина нарушилась грохотом подкатившего ко дворцу экипажа.

— Это, наверное, принц Гессенский, — сказал Фридрих. — Что же, бедному философу из Сан-Суси^[12] придется взывать к разуму влюбленного юнца. Юность, любовь и разум!