На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

– Гм, подобрели немцы, – заметил Павел Тихонович, пытливо глядя на бывшего начальника кубанской канцелярии.

– Подобре-ели, – протянул Петр, беря со скамьи свой френч и неторопливо надевая его. – Видно, кочет жареный клюнул!

– Что здесь Сюсюкин вытворил?

– Ты же его знаешь. Авантюрист первой руки. На лекции обвинил преподавателя в восхвалении большевизма и увел с собой четверых земляков. Большинство донцов возмутилось, войсковой старшина Красовский хотел примирить. Дошло до того, что всем приказали сдать личное оружие. Ну, Сюсюкин с досады накатал рапорт и махнул в Милау. Теперь и нас туда перебрасывают. Фон Паннвиц будет дивизию сколачивать.

– В Ставрополе я с ним встречался. Вместе в корпус Фельми выезжали. Отличный кавалерист, да и человек надежный.

– Набегали недавно сюда Белый и Духопельников. Хвалились, что принимал их сам Геббельс. Дескать, заручились поддержкой. А как же атаман Павлов? В отставку?

– Они наговаривают, а ты веришь! Павлов – законный Походный атаман, и все должны с ним считаться!

– Полагаю, не зря эти полковнички к Геббельсу рванули. До смерти их Донсков напугал!

– Ты о чем? – не без удивления отнесся Павел к замечанию кубанца, разом представив облик норовистого «певца Второго Сполоха».

– Случилось это еще в начале апреля. Так я от донцов слышал. В Херсоне Белый и Духопельников казаков вербуют в свои полки, а Павлов со штабом – в Запорожье, да и представителей по округе раскидал. Собрал атаман всего сотню-другую, беженцев подтянул к себе. А у полковников – целое войско! Вот и стало Донскову обидно. Начал Павлова настропалять: давай, мол, отщепенца Духопельникова арестуем и суд наведем. Тот сгоряча и послал сотника с конвоем в Херсон. Да по дороге, растяпы, взяли к себе в машину одного есаула. Обо всем разболтали ему. Приехали в Херсон, расквартировались. А ночью всех арестовали! Тот есаул донес. Баял лично Духопельников, что генерал Клейст приказал Донскова расстрелять, но не успели. Спас генерал Кайпер, которого уговорил Павлов вступиться за своего посланца! И пришлось Донскову ноги уносить…

– Ты зря скалишься, – нахмурился Павел Тихонович, доставая портсигар. – Ежели решился Павлов на такой поступок, значит, не было выхода. Твой атаман Белый не лучше Духопельникова.

Мощный сигнал электрозвонка позвал курсантов в учебные бараки. Огромная людская масса колыхнулась, растеклась на ручейки. Иванница, уговорившись о встрече двумя часами позже, побежал на стрельбище. Павел Тихонович направился к центру лагеря, щурясь от поднявшегося солнца. Становилось жарко. И душистей веяло хвоей, дышалось легко, как в детстве. А нагретые камни и песок плаца, утоптанный сотнями подошв навакшенных сапог, издавали какой-то неповторимый армейский запах. От железнодорожной станции донесся сигнал паровоза, и вскоре долетел с ветром душок сажи, – вспомнились слова Штрикфельдта, что отсюда можно добраться паровозом до Александрплац, привокзальной площади столицы…

– С ознакомительным визитом? Милости прошу! – приветствовал есаула начальник школы, генерал Благовещенский. На черте пятидесятилетия выглядел он вполне молодцевато, хотя в движениях улавливалась намеренная медлительность, присущая людям с чрезмерным чувством достоинства.

Они с первого взгляда не понравились друг другу. Перед поездкой Павел Тихонович ознакомился с биографией генерала. Оказалось, в Гражданскую войну этот потомственный дворянин переметнулся к красным, вступил в ВКП(б), дослужился до звания генерал-майора. Но, попав в немецкий плен, отрекся от коммунистов, легко предал и во второй раз. И затаенная неприязнь к иуде, видимо, помешала Павлу найти верный тон в разговоре. Генерал отвечал на вопросы со снисходительностью старшего по званию.

– Мы отвергаем любые сепаратистские поползновения, – рокотал баритон бывшего начальника советского военно-морского училища. – Да, отвергаем! Наша армия, РОА, должна быть монолитной, как гранит. Двести казаков – шестая часть штатного состава школы. Казачество – создание русского народа, его производное, если хотите… Ваши полки сражались за веру и царя, то есть за державу! И курсанты-казаки вольются в нашу армию. Мы согласны принять общее командование.

– Об этом вас никто не просит, – перебил Павел Тихонович, с вызовом глядя в водянистые глаза генерала. – Есть другое мнение. В частности, атамана Краснова. Это имя, надеюсь, вам знакомо?

– Разумеется. Краснов – архаика!

– Смотря для кого, – не согласился есаул, сдерживая волнение. – Для меня и тысяч казаков он – авторитет. А вы, Иван Алексеевич, если не ошибаюсь, из дворян. Хотя и были коммунистом… И вам сложно понять, что пути казачества и России разошлись именно в Гражданскую войну. Кстати, тогда мы были с вами врагами… Пусть красные рассеяли по миру моих братьев. Но полумиллионную казачью армию мы собрать в состоянии. И вместе с вермахтом отвоевать свою землю!

Генерал откинулся на спинку кресла, багроволицый, с нависшими на глаза седыми бровями, кривя узкие губы в усмешке:

– Наслышан, наслышан… Отдельное государство. Свое правительство, армия… Господин донской казак! Идет мировая война, бьются титаны, а вы лелеете надежду на маленькое сказочное царство. Это же – иллюзия! Мы – винтики гигантского механизма истории, вращаемся не сами по себе, а так, как угодно судьбе! Поэтому все должны собраться под знамя генерала Власова и свергнуть сталинский режим. А уж затем о национальных интересах думать…

– Перед Главным управлением пропаганды я буду ходатайствовать о переводе казаков в дивизию Паннвица. По нашим убеждениям, казакам у вас делать нечего, – заключил Павел, вновь обретая спокойствие и понижая голос. – Мне необходимо побывать на занятиях, встретиться с уроженцами хуторов и станиц. Соблаговолите, господин Благовещенский, дать соответствующее распоряжение.

– После занятий – пожалуйста. А срывать учебу не стану. И потом… Мы готовим пропагандистов для работы в лагерях военнопленных, для вербовки бойцов РОА. Использовать наших выпускников в качестве рубак нецелесообразно. Я против направления их в Милау. Категорически против! Впрочем, вы плохо меня понимаете… Вам покажут школу. Можете быть здесь хоть до вечера. Но попрошу, есаул, не разлагать курсантов бредовыми идеями о самостийности казачества!

– Слушаюсь, господин генерал, – встав, по уставу ответил Павел, и улыбнулся, подумав, что верней было бы обратиться «товарищ генерал».

Инспектор Управления пропаганды осмотрел жилые бараки, пообедал в столовой, побывал на занятиях (угодил к преподавателю Сафронову на урок «История большевизма», с кем схлестнулся Сюсюкин), побеседовал с курсантами. Напускной пафос и неведение царили в школе пропагандистов. Почему-то все они были убеждены, что Красная Армия скоро будет разгромлена. «Вот где настоящие иллюзии, – с грустью вспомнил Павел Тихонович слова генерала. – Войне и конца не видно!»

В редакции школьной газеты «Доброволец», несмотря на то, что был день, трое сотрудников резались за столом в преферанс. Оказавшийся среди них редактор, Георгий Эрастов, как и подобает грузинскому аристократу, учтиво побеседовал с гостем, не выпуская карт из рук.

Иванница