Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

Как бы то ни было, ополчение во всей Кахетии не состоялось, и мужики стали сбираться к Тифлису большими толпами. Чавчавадзе был послан, дабы остановить бунт в Кахетии. Мужики там успокоились, но хвалились, что они не дали себя в рекруты, и земские власти встречали во все течение сего года затруднения в сборе разных повинностей, как-то в наряде подвод и прочее: последствия ошибочных и необдуманных мер правительства нашего, дурного избрания начальников, наконец, неполного утушения возникшего от того мятежа между жителями (происшествия сии продолжались и во время открывшихся ранних военных действий, ниже описанных).

Военные обстоятельства тогдашнего времени не позволили Паскевичу исправить надлежащим образом ошибку свою. Из-за границы приходили повторенные известия, что турки хотели с ранней весны предупредить нас в открытии военных действий.

Из Ахалцыха князь Бебутов неоднократно доносил, что Ахмед-паша Аджарский готовится сделать внезапное нападение на Ахалцыхскую крепость, что известия сии подтверждались и не казались сомнительными. Все сие приводило Паскевича в смущение; он то терялся и мнил лишиться всех завоеваний своих и славы, то становился ласков, доверчив, то снова хмурился, как вдруг пришло известие (через лазутчика, которого Бебутову удалось выпустить с запиской из крепости), что предместья уже наводнены аджарцами на рассвете, которого числа не упомню, стремительно занявшими оные, что он осажден и стеснен многочисленным войском Ахмед-паши, упорно наступающего для овладения крепостью. Паскевич, ходя по комнатам, всем рассказывал происшествие сие с преувеличением; обер-квартирмейстера полковника Вальховского от себя не отпускал, поминутно диктовал ему повеления, особливо в полки и разные отдельные части войск, по всей Грузии расположенные, дабы немедленно с получения сего выступали и шли как можно поспешнее к Ахалцыху. Повеления сии, в трех строках писанные, без связи, без соображения надобности в разных местах Грузии войск, без означения какого-либо распоряжения для начальства, без изложения мер к продовольствию, писались и в то же время рвались им же. Он совещался со всяким, кто бы только хотел приступить с советом, несмотря на звание, ни на способности лица. Его мучила мысль о потере приобретенной им в прошлом году славы и о погибели Ширванского полка, уже названного его именем, который он уже полагал поглощенным вместе с крепостью.

Бог знает, чего бы не произошло, если бы Сакен не вступился и не сделал распоряжения. Бурцову, как ближайшему к Ахалцыху, было предписано выступить с Херсонским гренадерским полком немедленно через Боржомское ущелье к Ахалцыху на освобождение сей крепости. Полкам Грузинскому гренадерскому, Крымскому пехотному, саперному батальону с артиллерией было назначено следовать из Тифлиса под начальством моим туда же через Карталинию. Отряд мой, к коему присоединили еще несколько казаков, был довольно значителен. Бурцову, опередившему меня, с места предписано было состоять в команде моей, составляя мой авангард.

Я выехал из Тифлиса 27 февраля. Экспедиция сия будет вслед за сим описана; но до сего изложу я происшествия, случившиеся в Тифлисе вскоре после выступление моего.

Собирание войск в Тифлисе из зимних квартир казалось Паскевичу слишком медленным. Не дожидаясь оного, я выступил с одним саперным батальоном; но он хотел ускорить прибытием вспомогательных войск к осажденной крепости. Конницы не было, а потому он выдумал послать туда конных грузин. Сакен, занимаясь делом, не препятствовал ему. Паскевич собирал к сему совещателей, князя Эристова и князя Мухранского, людей, коих ничтожность уже он сам признавал; но льстительные обнадеживания утешали его в сии минуты тревоги.

– Как собрать грузинскую конницу сейчас?

– Ничего короче нет, – отвечали ему, – приказать только полицеймейстеру.

– Полицеймейстер!

Явился Минченков.

– Прикажите сейчас собраться грузинской коннице, чтобы ехать на освобождение Ахалцыха.

Полицеймейстеру делать было нечего, как отвечать «слушаюсь» и выйти. Он должен был повиноваться. Уже не знаю, где он набрал конницу свою; только через полчаса или час он явился обратно на совет с докладом, что конница уже перед домом главнокомандующего собрана и ожидает его повелений. Исполнение соответствовало приказанию: полицеймейстер набрал по улицам или во дворах у некоторых князей или на водопое 15 конных оборванных грузин из конюхов, которые тогда же и были отпущены, и о сем более говорено не было; а Минченков, вероятно, очень доволен был, что так скоро и удачно исполнил возложенное на него поручение. Сие еще при мне и в мое присутствие случилось. О коннице более и речи не было в совете премудрых, который все еще не расходился и в коем находился и Завилейский.

Стали делать распоряжения для немедленного устроения в Тифлисе грузинской пехоты, как будто уже Тифлис должен был ожидать скорой осады от турок, и как будто у нас не было и войск для военных действий и защиты оного.

Эристов и Мухранский утверждали, что новое войско сие непременно должно разделить на части и назначить в каждую начальника, в чем и Паскевич с ними соглашался; более же сего мнения я никакого не слыхал на сем совете, исключая мнение Завилейского, который в сделанном им письменном проекте предлагал усовершенствовать сие ополчение прикомандированием к оному из полков для обучения офицеров, унтер-офицеров и барабанщиков, что всего более и пугало грузин. Ничего не могло быть забавнее сего шумного, суетливого и бестолкового совета, производившегося стоя на ногах, как бы для скорейшего окончания оного и решения разбираемых предметов, переносившегося быстро из одной комнаты в другую, по мере беспокойства, ощущаемого предстоятелем (а уже не председателем), около которого собирался кружок премудрых совещателей. Им казалось, что новые легионы должны были вмиг как бы из-под земли явиться и с барабанным боем пройти церемониальным маршем мимо создателя оных. Я был свидетелем сего, и несколько раз вопросы ко мне обращались. Не должно было показывать настоящего мнения своего о сем собрании, похожем на сборище сумасшедших в Обуховской больнице^[13], кое бы надобно водою разогнать. Я воздержался от смеха, и ответы мои были соответственны вопросам. Чем, наконец, решился совет сей, того не знаю; ибо я вышел для отправления выступающих войск под начальством моим; но вот что случилось после моего выступления сие мне рассказывали очевидцы.

Недовольный народ, собиравшийся в уездах, толпами приходил в Тифлис, где, соединившись с жителями Авлабарского предместья^[14], наполнил улицы, кричал и шумел. Посланы были пешие отряды для разогнания. Им давали дорогу; но говорят, что из толпы пускали камнями в солдат. Прибывший на место умершего Сипягина генерал-адъютант и генерал-лейтенант Стрекалов сам поехал к толпе, собравшейся на которой-то площади и, быв также встречен камнями, возвратился. Наконец, к усмирению народа были высланы князья Эристов и Мухранский, которых, как говорят, тоже дурно приняли. Их упрекали тем, что они действуют в пользу русских, забыв соотечественников своих грузин, и утверждают (за справедливость ручаться не могу), будто князя Эристова где-то к уголку прижали и били по лысой голове дохлой кошкой, которую нашли в том месте, держа ее за хвост. Сие довольно забавно, и все знающие лично князя Эристова и длинную странную его наружность и приемы, много смеялись сему. В этот же раз, говорят, побили порядком богатого купца Кетхудова, который первый предложил сына своего в предполагавшееся ополчение; его упрекали в умысле польстить русским начальникам из личных видов своих. Толпа сия, наконец, разошлась, благодаря разным обещаниям, ей данным.