Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

– Возможно, все обернулось бы иначе, будь боги более благосклонны к моему деду?

Пинарий-старший вздохнул:

– Твой дед, как и его двоюродный брат Август, был помянут в завещании Юлия Цезаря, но это принесло ему мало пользы, ибо в гражданской войне он встал на сторону Марка Антония и Клеопатры. Когда они потеряли все в сражении при мысе Акций, твой дед образумился и перешел к Августу, который великодушно простил его – однако впредь не явил ни кап ли милости. Возможно, победитель решил, что достаточно даровать заблудшему родичу жизнь и позволить сохранить остатки состояния, большей части которого он все же лишился, несмотря на деловые связи с Египтом. С тех пор твой родственник Август игнорирует нашу семью. Нас терпят, но не удостаивают ни милости, ни опалы, – что, впрочем, неплохо. О да, милость Августа способна возвысить до небес. Но не угодить императору или тем, кто вьется вокруг него и строит козни, – смерти подобно.

– Ты говоришь, что милостями нас не удостаивают, но все же он занес меня в списки будущих авгуров.

– Да, это он сделал. И ты не представляешь, сколько порогов мне пришлось обить. Будь благодарен за эту возможность, сын мой.

– Я благодарен, отец, – чистосердечно и кротко ответил Луций.

Сверху им открылся вид на Тибр, и даже в пасмурный, ветреный день на причалах кипела жизнь, а в неспокойных водах покачивалось множество судов. Над рекой нависал Капитолийский холм с его белыми храмами, сверкавшими после недавнего ливня. Сквозь рваные тучи пробился одинокий солнечный луч, ярко высветивший позолоченную статую Геркулеса.

За свою недолгую жизнь Луций успел увидеть, как богатеет и возвеличивается Рим. Бессчетные лавки были забиты товарами со всего света. На древние святилища и памятники навели лоск; построили новые, еще более грандиозные храмы. Кирпичные государственные здания отделали травертином и мрамором. «Я принял Рим кирпичным, а оставлю мраморным», – пообещал однажды император. Август держал слово.

Луций всю жизнь провел в Риме и не выезжал дальше Помпеев, но ему казалось, что на свете и быть не может места краше имперской столицы. Он гордился тем, что вот-вот по-настоящему приобщится к ее жизни, получит в ней важную роль, станет посредником между богами и городом, к которому те благоволят больше любого другого на всей земле.

* * *

Меж величественных зданий на Палатинском холме лежала открытая, поросшая травой и окруженная низкой каменной стеной площадь, известная как Авгураторий. На этом самом месте почти восемьсот лет тому назад Ромул выполнил гадание, которое определило, где строить город. Ромул узрел двенадцать стервятников; его брат-близнец Рем заметил над Авентинским холмом только шесть. Так боги дали понять, что предпочитают Палатин Авентину. Со временем город разросся и поглотил как Авентин, так и все семь холмов на Тибре, но началось все отсюда. По семейной легенде, в тот святой день рядом с Ромулом находился Пинарий, и с той поры прием в коллегию авгуров нового представителя рода Пинариев считался событием особой важности.

Выйдя из узкой улочки и приблизившись к Авгураторию, Луций с отцом окунулись в море шафрана и пурпура; каждый в толпе был облачен в трабею и держал литуус. Перед ними вырос высокий юноша, распростерший при виде Луция объятия.

– Л-л-луций! – заикаясь, произнес он. – Я уж думал, что ты не придешь. Меня при мысли об испытании б-б-бросало в холодный пот.

– Ты шутишь, конечно, кузен Клавдий, – ответил Луций. – Твое мастерство в гадании намного превосходит мое, и ты это знаешь.

– Одно дело распознавать знамения богов, и совсем д-другое – совершать обряд прилюдно!

– Я уверен, что оба вы отлично справитесь, – сказал отец Луция, лучась от гордости за сына и Клавдия, которые выступали нынче единственными претендентами на членство в коллегии.

Клавдий был внуком Ливии, жены императора, и, следовательно, внуком Августа, но его не признавали таковым ни по крови, ни по закону, поскольку Август не усыновлял покойного отца Клавдия – Друза Германика. Но все же юноша был внуком Марка Антония и сестры Августа Октавии, а потому приходился внучатым племянником императору и довольно отдаленной родней – кузеном Луцию.

Клавдий и Луций были одногодками. Последние месяцы они совместно изучали науку предсказаний. Молодые люди крепко сдружились, хотя отец Луция находил в них больше различий, чем сходства. Луций был на редкость красив, хорошо сложен и обладал изысканными манерами – факт, а не предвзятое мнение ослепленного любовью отца, – тогда как Клавдий, пусть рослый и недурной наружности, держался скованно и пришибленно, часто заикался и страдал лицевыми тиками, да в придачу подергивал головой. Иногда его заикание и судорожные подергивания усиливались. Кое-кто усматривал в этом умственную неполноценность. Однако на самом деле Клавдий, несмотря на молодость, являлся знатоком старины и погрузился в детали римской истории глубже всех, кого знал Пинарий-старший. Последний целиком и полностью одобрял дружбу сына с кузеном, а та опасность, о которой он недавно предупреждал Луция, – рискованность чрезмерной близости к императору и его кругу – вряд ли грозила Клавдию, поскольку император, смущенный физическими недостатками юноши, не подпускал его к себе.

Прозвучал гонг. Авгуры прекратили беспорядочные блуждания и рассредоточились в соответствии рангу и возрасту по четырем сторонам Авгуратория. Магистр коллегии вышел на середину площади, призвал к себе Луция с Клавдием и вопросил:

– Кто выдвигает сих новых членов?

Отец Луция шагнул вперед и положил руку на плечо сына:

– Я, Луций Пинарий, авгур, выдвигаю моего сына, Луция Пинария.

Из толпы выступило новое действующее лицо: старик, который, похоже, ничуть не заботился о собственном внешнем виде. Седые волосы нуждались в стрижке, а ветхая трабея помнила лучшие времена. Но когда он положил руку на плечо Клавдия и заговорил, в голосе прозвучала неоспоримая властность:

– Я, Гай Юлий Цезарь Октавиан Август, авгур, выдвигаю моего племянника, Тиберия Клавдия Нерона Германика.

Магистр кивнул:

– Тогда перейдем к испытанию. – Далекий раскат грома побудил его взглянуть на небо. – Прорицательство есть способ, которым род человеческий определяет волю богов. Боги являют ее в знамениях, которые мы называем ауспициями. Познавшие способ умеют различить, благоприятны они или нет. Гадание указало, где возвести Рим. Как сказал Энний в начале одного из своих стихов: «По августейшем гаданье основан был Рим знаменитый»[5].

По расширении Римской империи мы встретились с другими народами, которые гадали иначе. Этруски изучали внутренности священных животных; вавилоняне наблюдали за звездами; греки внимали слепым пророкам; иудеев наставлял горящий куст. Но подобные пути не в римских обычаях: это низшие способы прорицательства, как очевидно из меньшей удачи, которая сопутствовала их приверженцам. Гадание римское, доставшееся нам от древнейших предков, – авгурство, и оно было, есть и всегда будет лучшим и самым истинным способом познания воли богов.