Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов

– Меня не тревожит завтрашний день, как и минувший, потому, представ перед Всевышним, я не опасаюсь того, что с меня спросят лишку… Прожить жизнь и остаться таким же безгрешным, как вступив в нее из материнского лона, невозможно. Это все равно что провести день в бане и выйти оттуда таким же грязным, как и прежде…

Через несколько дней москвичей пригласили во дворец. Миновав анфиладу комнат, устланных коврами, вступили в украшенную золотом и инкрустированную перламутром залу. На престоле из слоновой кости, обитом шелком и более напоминавшем диванчик, нежели трон, скрестив ноги, в атласном халате восседал хан. Лицом он совсем не походил на монгола: зеленовато-синеватые глаза смотрели на мир строго и насмешливо, а светлые с рыжиной волосы делали его похожим скорее на скандинава, чем на уроженца Монголии. Удивляться тут нечему, ибо большинство материй ханов были белокуры, являясь их наложницами.

Вокруг трона толпились улыбчивые придворные в дорогих одеждах, в глазах которых поблескивал огонек презрения, когда они поднимали их на иноверцев.

Василий Дмитриевич, смиренно опустив очи, склонился перед троном, коснувшись рукой пыльного напольного ковра. «Хребет не переломится, а царя уважу», – посчитал он. Так делали все, даже почитаемый всеми Александр Ярославович Невский[82], приезжая к всесильному Батыю.

«Возмужал. Вон и бородка пробилась. Становится похож на ишака под дорогой попоной, который совсем не походит на мудреца. Ведь никто не принимает стеклярус на шее нищего за алмазы», – окинув насмешливым взглядом русского, отметил хан.

По жесту руки Василия Дмитриевича слуги поднесли к трону сундук с «выходом» за два года. Казалось, прием не таил в себе неожиданностей, но не стоит судить о кушанье, не отведав его. Тут-то московский князь и попросил ярлыки на Нижний Новгород, Городец, Муром, Мещеру и Тарусу. Тохтамыш от неожиданности невольно приподнял правую бровь и окинул взглядом своих советников. Правильно ли он понял, не ослышался ли? Те в свою очередь смиренно опустили взгляды а некоторые с удивлением разинули рты. Просьба о ярлыках Тохтамышу, однако, не понравилась. «Да и с какой стати мне ему что-то отдавать?» – подумал он.

«Василий не только не чувствует за собой вины, но пытается поживиться за чужой счет. Невероятно! Какая наглость и самомнение! Верно, он не слышал пословицы, гласящей, что следует собирать по осени только то, что посеял весной, и не зариться на соседний надел… Если из него выйдет толк, то пусть меня побьют камнями», – отметил хан и, будто не слыша просьбы, поинтересовался, почему пять лет назад Василий Дмитриевич без его дозволения покинул Сарай-Берке? При этом советник хана Алибей непроизвольно побледнел, ибо неким образом был причастен к тому. Хорошо, что хан не смотрел на него в тот миг, иначе многое бы понял.

– По дому больно скучал, всемилостивейший государь. Прости неразумного мальчонку. Я тогда только из отроческого возраста вышел. Скучал по матушке с батюшкой…

Тохтамыш не искал ссоры, а потому не стал уточнять подробностей бегства Василия. Если он даже казнит того, то что толку? У него останутся еще четыре брата.

– В шахматы научился играть? – ни с того ни с его спросил хан.

Василий Дмитриевич только руками развел:

– Какое там, государь. Уж больно затейливая игра, и фигур много. Шашки попроще…

– Ну-ну… – саркастически хмыкнул хан, считая, что в зрелом возрасте человеческий разум, приобретая глубину, костенеет и теряет гибкость, а потому не способен овладеть шахматами, коли не постиг их прежде.

Поднявшись со своего диванчика-трона, Тохтамыш покинул залу. Прием завершился. Впрочем, москвичи и не рассчитывали на скорый исход дела о Нижнем, а тем более на положительное его завершение. Мигом в Сарае-Берке ничего не решалось.

Не теряя времени попусту, Василий Дмитриевич принялся восстанавливать прежние знакомства. Как-никак, он провел здесь более трех лет, изучил язык и местные нравы, а со многими из здешних вельмож не раз коротал часы за игрой в нарды или на охоте.

– Дядя Ринат, мир твоему дому, – говорил князь, обнимая очередного знакомца, и тот отвечал ему тем же, ибо врагами они становились только в бою, а в остальное время были соседями и товарищами.

Что говорить и как вести себя, князя наставляли бояре:

– Сперва думай, а потом отвечай, слово держи крепко и не бахвалься. Не уверен – молчи, а коли что-то обещаешь, то не иди потом на попятную. Правда не должна походить на ложь, лучше пусть ложь походит на правду, – это постоянно внушали ему бояре, и он вызубрил сие, словно «Отче наш».

При каждом удобном случае москвичи старались «умздить» ордынских сановников, особенно любимцев Тохтамыша Алибея и эмира Бек-Ярык-оглана, которые страсть к деньгам всосали с молоком матери. Ни один из них не мог преодолеть или удовлетворить свою страсть. Постепенно они склонили хана уступить московскому князю.

Для политика на первом месте власть, а любовь, дружба и родственные узы второстепенны. Основным доводом в разговоре Алибея и Бек-Ярык-оглана с ханом было то, что для продолжения борьбы с Тимуром Гураганом понадобится надежный тыл, а это Москва. Не замечая того, Тохтамыш становился игрушкой в руках своего окружения. Не слишком доверяя советникам, он понимал, что в одиночку править невозможно и без соратников не обойтись.

Жизнь при дворе непроста, полна тайн и пронизана незаметным для постороннего глаза противоборством различных группировок. Слово или намек иной раз имеют последствия, сопоставимые с ударом кинжала в спину или попаданием стрелы в грудь.

Борис Константинович Нижегородский тоже имел в Сарае-Берке своих доброхотов, которые понимали, что коли он потеряет власть, то они лишатся побочного дохода. Они незамедлительно донесли о просьбе москвичей своему господину, но тот не слишком доверял купленным за серебро друзьям. Донос из Сарая-Берке показался ему абсурдным. Что они там, кумысом упились? Да и с какой стати хану передавать кому-то Нижний Новгород, только что отданный ему?

Начиналась невидимая для человеческого глаза агония княжества, подобная пожару на торфянике. Огня не видно, но дым идет, и потушить его невозможно. Содружество оседлых и кочевых народов, исповедовавших разные веры и входящих в одну державу, существовало без малого двести лет и не желало распадаться, но не все зависит от желания людей. Есть иные силы, центробежные и центростремительные, противоборство меж которыми неподвластно разуму. В мире происходило и происходит много странного и непонятного. Это человек себя считает венцом природы, но сие, может статься, и не так.

Хан колебался. По ночам его мучили кошмары, вновь и вновь ему мерещился бунчук Тимура Гурагана с рыжими лошадиными хвостами, приближающийся к его ставке. Проклятое