День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

class="p1">– Кто толкает? – Григорий догадался, что Катюша говорила о нем, да хотела смягчить удар. – Нас никто не толкает, а мы сами идем на север. Иначе быть не может. Да! Там лежат несметные богатства, и мы их должны взять. И возьмем. На то мы и большевики.

– А на юге что? – съязвила Катюша.

– На юге? – насмешливо щурил миндалевидные глаза Григорий. – На юге, Катерина Андреевна, солнышко. Понятное дело, теплолюбивым созданиям только бы солнце да арбузы. Больше им ничего не нужно.

И они начинали ссориться.

– Это из-за таких, как ты, на юге – пустота, – доказывала свое Катюша. – Да, да. Уперлись лбами в Приречье, в север. Хотите двинуть туда людей, технику, средства, а юг оставить пасынком. Нет, я не согласна с таким освоением Сибири.

В разгаре таких споров Катюша вспоминала иной раз еще Варвару Муравьеву, спасенную некогда Фан-Фанычем. Вот уж кого не терпела Катюша. Варварушка казалась ей бесстыжей, надменной и чересчур нахальной. Ну что ей нужно было на Алтае, когда она добровольно явилась в изыскательную партию и шла с геологами целых три месяца! У нее же ни диплома, ни образования!

Да, да! Григорий когда-то все свои планы и проекты обсуждал с той Варварушкой. Не вместе ли они окрестили будущее месторождение железа в Приречье «Железной челюстью»? А вдруг там вместо «Железной челюсти» – болотные кочки?

Теперь, когда Варварушки не было в доме Муравьевых, появилась какая-то ленинградка Юлия. И кто знает, не назовет ли Григорий свой проект Приречья «Железной Юлианной»?..

Катюше было от всего этого совсем не смешно, а грустно и больно до слез! И так обидно. Если бы кто знал, как ей больно и обидно! Она же искала большой любви, грандиозных и смелых дел, а нашла одно разочарование и обман. Он ее просто обманул, как дуру. Как же ей быть? Что делать?

Так и не разрешив своих сердечных вопросов, Катюша вылетела на стареньком самолете, прозванном на фронте «кукурузником», в район Талгата и там провела более двух недель, занимаясь созданием главной базы талгатской партии. Перед нею были горы, горы, распадки, разложины между горами и – неизвестность! Что даст разведка? Первичная разведка показала, что в Талгате есть признаки, именно признаки месторождения одного из ценнейших металлов, и только признаки. А что покажет настоящая разведка, это еще никому не известно!..

Настал улыбчивый, лукавый март. То машет теплом, будто сердце утешит, то вдруг забушует ветрами, нагонит толщи туч да еще прижмет морозами. А солнце поднималось все выше и выше. Заискрился крупитчатый снег. Близилось половодье долгожданной весны 1944 года…

2

– Не помешаю? – И вслед за этим вопросом в двери показалась Дарья Ивановна, заклинившая собою пространство от косяка до косяка, одна из добродушнейших жительниц города на Енисее. – Ни свет ни заря, а ты рисованием занялась, – обратилась она к Юлии. – Хоть бы подогрела кофе, художница. Так изрисуешься, не на что и мужикам будет пялить глаза, хи-хи-хи. Кого рисуешь-то?

Юлия в этот ранний час на солнцевсходе работала над этюдом для своей большой картины «На линии обороны». Сейчас она писала главную фигуру картины – сержанта у противотанковой пушки. На полотне в метр длины и полметра ширины, опираясь на локоть и колено, полулежал сержант у противотанковой пушки, смертельно раненный. На втором подрамнике, в три раза большем, натянута была сама картина, где тот же сержант лежал у пушки навзничь, раскинув руки. Левый бок его шинели был окровавлен, лицо, повернутое к зрителю, мучительно сморщилось от боли, рот искривился, а в расширенных глазах застыла такая кричащая мука, что нельзя было смотреть без жалости.

– Опять, знать-то, убивство? – глянула Дарья Ивановна на полотно и осталась недовольна: слишком много крови и мучений. Такие картины Дарья Ивановна не любит. И сейчас, глянув на раненого сержанта, сморщилась: – Господи, ишшо одного, знать, ухрястала. И какая ты бессердечная! Прямо из груди клок мяса вырвала, брр-рр, ужасть!

Отвернувшись, пошарив глазами по комнате в поисках свободного стула, Дарья Ивановна отошла от картины.

– Знать, Григорий Митрофаныч не ночевал дома? – поинтересовалась она, усаживаясь на единственную свободную табуретку, податливо скрипнувшую под ее тяжестью.

– Нет, не ночевал. – Щеки Юлии опрыскала зарница.

– Опять, знать-то, у свояка Кирилла или у Чернявского? – И, хитро глянув в пунцовое лицо Юлии, Дарья хихикнула:

– Ты его так отвадишь от дому, истинный Христос! До чего ж девки из образованных нечувствительные, а? Гляжу на тебя другой раз и думаю: вроде и девка-то на пшеничной опаре да на сливках замешенная, а – студеная, как вода подо льдом, ей-богу. Рядом – молодой парень, да еще инженер, а тебе хоть бы хны! Диво! Аль ты неживая? Иль Григорий Митрофаныч не по твоей мерке, а?

Не впервой Юлии приходилось выслушивать подобные речи Дарьи Ивановны.

– Опять вы за те же разговоры? – отмахнулась Юлия.

– А ты не серчай. Слово-то житейское.

И, вздохнув, дополнила:

– Нет уж, Юлия Сергеевна, куда тебе до Вареньки! И, милая. Та бы за три месяца такой жизни вся бы изошла накипью… До чего же она горячая да характерная была! Другой раз, слышишь, аж гудят стены, так она ругает Григория. И такой, и сякой! Выскочит он весь красный, как гребень у петуха, да бежать. Не давала ему Варвара ни сидеть, ни по сторонам глазеть. Все подталкивала на большое дело. И на Алтай загнала, и сама стриганула туда же. Она и рудник помогла открыть, за который Григорий получил премию, – сообщила Дарья, подогревая сама себя воспоминаниями о Варваре. – И Приречье «Железной челюстью» окрестила, лихоманка. А вот не фартовая!..

У Дарьи Ивановны, видно, были важные новости, что заметно было по нетерпеливому поблескиванию ее заплывших жиром глаз.

– Письмо вот пришло мне от Варвары, – подступила она к главному, и ее пухлые губы задрожали, готовые расплакаться. – Читала мне вечор наша величавая, да я ничего не разобрала. Горе-то какое, а? Вареньке будто руку оторвало. Вот-те и напросилась с фронтом-то! И все из-за величавой. Это ведь она ее выжила. Все пилила, пилила из-за Григория! Три года женит его на геологичке, Катерине Нелидовой, про которую я тебе рассказывала. А он не тянет, не везет. Знать, у Катерины дрожжи не те – не поднимают Григория до женитьбы. Микробы, знать, передохли. Вот и не подошла ихняя свадьба…

И, достав из-за лифчика, стягивающего объемистую грудь, треугольником сложенное письмо Варвары, заговорила плаксивым голосом:

– Как она жить будет без руки-то, а? Хоть бы замужняя, а то одна как перст. Знать, и вправду загубила Феклуша добрую душу!.. И Григорий тоже! Нет того