Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

овсем недолго пробыл Артемий в Петербурге. В Константинополе томился в плену в Семибашенном замке Шафиров, вместе с ним испытывал все тяготы Туретчины и сын Шереметева Михаил Борисович, хоть и был пожалован генерал-майором и осыпан золотом. Увидев Волынского при дворе в Петербурге, Пётр снова обласкал его, но назначил в Константинополь.

— Поезжай, у тебя рука лёгкая, — сказал ему царь. — Всё торгуются турки, всё выбивают побольше. Ратификовать надо мирный трактат, договориться наконец с бусурманами. А для связи ты и будешь...

С ужасом подумал тогда Артемий, что не видать ему больше родины, что придётся проститься с русскими полями и лесами, ибо знал, как сурова и тягостна жизнь в Туретчине в заложниках.

Но делать нечего, сразу собрался, захватил верного Федота, отдал кое-какие распоряжения по доставшейся ему в наследство отцовской недвижимости и поскакал опять через степи и безводные пустыни Украины в Турцию.

— Лёгкая рука, — по пути усмехался он.

А что может он сделать, когда сам всесильный Шафиров и тот томится в плену, и тот не может добиться ратификации того мирного трактата, который заключён был при Пруте? Тогда царь обласкал его, простого офицера связи, состоящего при Шереметеве и как сведущего и в грамоте сильного. А что теперь предстоит ему?

Великого визиря казнили, водили на цепи по Стамбулу, потом задушили. И прав или не прав был великий визирь, понимавший, что не сможет он разбить русские войска, тем более если янычары отказались идти в бой с одними ятаганами^[18] против русских пушек и два штурма были отбиты русскими так кроваво, что полегло на том поле больше восьми тысяч турок.

Но у султана были свои советчики, свои нашёптыватели. И крымский хан восстанавливал султана против Петра, и король Карл убеждал, что русских следовало побить и вверить ему всё турецкое войско. И только тут стало ясно султану, что Карл хочет завладеть турецкой армией, и куда он её заведёт, ещё неизвестно.

Артемия встретил отряд янычар, обезоружил, и под этим почётным конвоем прибыл он в турецкую столицу. Но почти ничего не увидел он в столице османов, поскольку везли его в закрытой рогожами походной коляске, а сразу по прибытии подселили к Шафирову и Михаилу Шереметеву.

Шафиров, толстый, едва двигавшийся из-за своей полноты, с горечью обнял офицера связи и грустно пошутил:

— В нашем полку прибыло...

Через доносчиков и турецких посланных писал Шафиров царю, чтобы не торопился срывать Азов, даже если придётся им всем троим погибать в турецком плену. Тянуть время, изгнать Карлуса из пределов турецких, ибо он, как гнойник великий, подстрекает султана к новой войне.

И Пётр в своих грамотах султану всё жаловался на Карлуса, требовал выдворить его, и грамоты царя день ото дня становились всё более требовательными и угрожающими.

Почти два года просидел Артемий вместе с Шафировым и Шереметевым в турецком плену, познал все тяготы заложного житья-бытья. Но кончились и они, тяготы эти. В Адрианополе был подписан и ратифицирован наконец мирный договор, Карл выдворен из Бендер. И снова поспешно поскакал Артемий к царю в Петербург, везя ценную грамоту.

Обставив себя всевозможными удобствами, следовали за Артемием Шафиров с Шереметевым.

Запылённый, пропахший потом, измученный бессонницей, с воспалёнными красными глазами и руками, из-под ногтей которых так и выглядывал чернозём, прибыл Артемий в столицу. И попал на бал, который давал царь в честь свадебного контракта царевны Екатерины Ивановны.

Артемий не успел даже переодеться и умыться, как его уже провели в громадную двухсветную залу, залитую огнями тысяч свечей и гремевшую музыкой, заполненную облитыми золотом сановниками и приближёнными.

Едва показался Артемий из-за тяжёлых портьер, закрывавших вход в залу, как Пётр вскочил из-за пышно накрытого стола и скорыми шагами подошёл к Артемию. Тот преклонил колено, вынул из-за пазухи драгоценный акт и протянул его царю.

Пётр сломал сургучные печати на длинном свитке, тут же, стоя перед Артемием, прочитал статьи договора, затем частное письмо Шафирова и только тут поднял Артемия, расцеловал его потное усталое лицо, прижал статного красавца к своей длинной фигуре.

— Голубчик ты мой, такую весть привёз...

Потом оторвался от пропылённого гонца и крикнул на всю залу:

Музыку в честь дорогого гостя, первый танец с царицей!..

Сияющая, вся в бриллиантах и парадной тяжёлой широкой робе, подплыла к Артемию Екатерина, протянула белую полную оголённую руку и повела за собою в круг.

Странная это была пара — прекрасная царица и запылённый, пропахший потом и пылью Артемий, резко выделявшийся своим армейским мундиром и стоптанными сапогами среди раззолоченного многолюдья царского двора.

С изумлением глядели на эту пару сановники и важные вельможи. Но Артемий не ударил в грязь лицом, он плавно кружил Екатерину, выделывал па танца с такой тщательностью и грацией, что все взоры постепенно смягчались. Он был строен, красив, его каштановые волосы свободными завитками раскинулись по могучим плечам, и не одна женщина, бывшая в этом зале, позавидовала Екатерине. Хоть и просто, по-солдатски одетый, Артемий не посрамил чести царской.

После танца Пётр увёл Артемия в свой кабинет.

— Недаром я говорил, у тебя лёгкая рука, — возбуждённо сказал он Артемию. — Дарю тебе в Петербурге дом, умойся, обустройся, а потом...

Он призадумался, испытующе вглядываясь в ясные глаза Волынского.

— Ничего, что на Пруте нас побили, невеликая то жертва... Скоро опять всё восстановим, хоть и жалко потерять Азов и Таганрог... Но надо искать другие пути на юг, удариться в другую сторону, обойти Туретчину...

Артемий во все глаза смотрел на Петра. Тот был в таком же мундире, как и Артемий, и даже, может быть, сапоги его были лишь немного меньше стоптаны, чем у Артемия.

— Каспийское море воевать? — с боязнью ошибиться и не уловить мысли Петра робко произнёс он.

Пётр взглянул на Артемия. Быстро ухватывает мысли, чуть ли не читает. Разумный, смышлёный, лёгкая рука...

— Отдохнёшь, а потом снаряжу я малое посольство в Персию. А ты всё там разузнаешь, планы великие строить будем, — загадочно сказал он. — Готовься к походу в Персию...

И тут же на своём стареньком походном письменном столе разложил белевшую неисхоженными пятнами карту южных границ России.