Анна Ахматова. Гумилев и другие мужчины "дикой девочки" - Людмила Бояджиева

Женщины не было. Да и слушать о страданиях мужа она не любила. Только вошла в переднюю, поняла, что вернулся, что измучен, зол и предстоит тяжелый разговор. Подошла к кабинету — в свете настольной лампы вырисовывался силуэт больной, нахохлившейся птицы. Застыла в проеме, уронив с плеч шаль.

Николай скользнул взглядом по темной фигуре. От нее пахло вином, духами, осенним дождем. И в глазах — как верно подметил! — злое торжество. В руке папироса. Все то же!

— Вы так и не бросили свои папироски? Дурно, Анна! Мы же договорились — это моветон и при ваших легких совсем уж глупо…

— Ничего не понимаю — мы не виделись полгода, я не получила от вас ни одного письма за все это время, и вам нечего больше сказать мне?

— У меня рассказов на тысячу и одну ночь. Но вас больше интересуют оргии в «Бродячей собаке».

— Там веселятся и вдохновляются умные и талантливые люди. И я слишком устала для выяснения отношений.

— Разумеется, разумеется. Устали вы… Обо мне не будем. Устали, но от подарков не откажетесь?

— Подарки? Ах, эти браслеты… — Она встряхнула рукой, прозвенев черненым серебром туземных колец.

— Они как разменная монета нашей «любви» — вы мне всегда их возвращаете, когда собираетесь уходить.

— В этом отличие меня от продажной девки — я возвращаю оплату услуг.

Анна собрала снятые с рук украшения и сложила их в большую резную шкатулку из черного дерева.

— Это все.

— Да что стряслось? Вам попался нервный любовник? Думаете, я слеп и глух? Шипение вашей злости за километр слышу. Еще когти выпустите, как уличная кошка.

Анна улыбнулась — Николай, любивший собак, терпеть не мог кошек.

— Так определитесь все же: бездомная кошка или дворняжка? А ваша белокурая Ольга Высотская из театра Мейерхольда и впрямь не очень умна, если рискнула родить от вас сына!

— Ах, вот в чем дело… Идиотские сплетни!

— Копия вы. Косит, и еще это имя — Орест! Ваша идея — не отвертитесь! Во всем городе не найдется второй такой остряк. И потаскун! — Тут уж Анна швырнула в него перстни и устроила «сцену дворняжки». Кричала до визга, сопровождая одесские выражения крымскими жестами.

Николай отрешенно глядел сквозь ее мечущийся силуэт, ничего не слыша. Отвернулся к письменному столу, взял перо. На голубом листке любимой бумаги появились строки: