1812. Великий год России - Николай Троицкий

В первом ряду героев 1812 г., кумиров русской армии, должен быть назван и командир 6-го корпуса генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Дохтуров (1759–1816) — живое воплощение воинского долга, само вдохновение и натиск при успехе, сама выдержка и стойкость при неудаче. Это он в несчастном сражении под Аустерлицем, когда его попросили уйти из опасного места, напомнив ему о жене и детях, заявил: «Здесь жена моя — честь, дети же мои — войска, мне вверенные!» (25. Т. 3. С. 99). «Про Дохтурова у нас говорили, — вспоминал унтер-офицер Тихонов, — что, коли он где станет, надобно туда команду с рычагами посылать, а так его не сковырнешь»^[337].

Популярнейшим героем 1812 г. стал командир Отдельного казачьего корпуса генерал от кавалерии Матвей Иванович Платов (1751–1818) — легендарный атаман Войска Донского, «вихорь-атаман» и «русский Мюрат», как его называли, дерзкий, напористый, неутомимый. Казак-рубака, без всякого образования, «гунн», по выражению современника^[338] (получивший, впрочем, от Оксфордского университета почетный диплом доктора прав), он с того дня, когда на совете перед штурмом Измаила первый сказал Суворову: «Штурмовать!»^[339], только и делал, что подтверждал свою репутацию удальца, рожденного для атаки и преследования.

Уже в 1812 г. громко заявил о себе как военачальник, хотя он и занимал почти всю войну только штабные должности, генерал-майор Алексей Петрович Ермолов (1777–1861) — будущий «проконсул» Кавказа, друг и покровитель А.С. Грибоедова и многих декабристов, человек блестящей одаренности, в котором все было крупно — рост, фигура («голова тигра на геркулесовом торсе»: 28. Т. 7. С. 298), ум, память, дар слова, темперамент, сила характера; в одном лице вольнодумец, мудрец, хитрец и храбрец, отказавшийся (как и Н.Н. Раевский) от высочайше пожалованного графского титула^[340].

Из дивизионных командиров, пожалуй, самым замечательным был в 1812 г. генерал-лейтенант Петр Петрович Коновницын (1764–1822), дивизию которого (3-ю пехотную) Царь перед самой войной назвал «примером целой армии» (26. Т. 12. С. 135). Сам Коновницын впечатляюще сочетал в себе хладнокровие, бесстрашие и скромность, это был один из «тех коренных русских, которые с виду кажутся простаками, а на деле являются героями» (11. С. 36). В том, что два его сына стали декабристами, а дочь (Е.П. Нарышкина) — «декабристкой», не могло не сказаться отцовское влияние.

Были в русской армии 1812 г. и другие незаурядные военачальники: энергичный, хотя и несколько легкомысленный, генерал от инфантерии Михаил Андреевич Милорадович (1771–1825), которому Кутузов говорил: «Ты ходишь скорее, чем летают ангелы» (24. Т. 3. С. 322); упорный и прямодушный генерал-лейтенант Александр Иванович Остерман-Толстой (1770–1857), нравственные достоинства которого ценили Ф.И. Тютчев, А.И. Полежаев, А.И. Герцен; герой суворовской школы и чуть ли не всех войн России своего времени генерал-майор Яков Петрович Кульнев (1763–1812), говаривавший: «Люблю нашу матушку Россию за то, что у нас всегда где-нибудь да дерутся!»^[341], и столь же доблестный, но более уравновешенный, буквально царивший в сердцах солдат генерал-лейтенант Дмитрий Петрович Неверовский (1771–1813); великолепный, с феноменальными способностями, артиллерист и разносторонне талантливый человек (знал шесть языков, писал стихи, рисовал) генерал-майор Александр Иванович Кутайсов (1784–1812); пять родных братьев-генералов Тучковых, из которых двое пали при Бородине, третий, тяжело раненный, был взят в плен под Лубино, четвертый больше 10 лет безвинно страдал под следствием^[342] и только один (дед Н.А. Тучковой-Огаревой) прожил относительно спокойную жизнь.

Все они (включая тех, кто держался передовых взглядов, как Раевский, Ермолов, Остерман-Толстой) были феодалами, помещиками. Атаман Платов, это вольнолюбивое «дитя природы», тоже имел крепостных, в числе которых значился и Егор Михайлович Чехов — дед Антона Павловича. В 1812 г., перед лицом врага, вторгшегося на русскую землю, они пережили небывалый патриотический подъем, который позволил им в наивысшей степени и с наибольшей пользой для отечества проявить все их способности. Разумеется, речь идет о генералах, для которых Россия была отечеством. Один из них, А.И. Остерман-Толстой, так и сказал маркизу Ф.О. Паулуччи, подвизавшемуся на русской службе в ряду титулованных чужеземцев: «Для вас Россия — мундир, вы его надели и снимете, когда хотите, а для меня Россия — кожа»^[343].

Общенациональный патриотический подъем воодушевил в 1812 г. и русское офицерство, которое, кстати, перед войной несколько изменилось в лучшую сторону и по составу — за счет выпускников новых военно-учебных заведений (Дворянского полка, Главного инженерного училища и др.). В ряды офицеров влились сотни молодых и образованных людей с гуманными воззрениями, среди них — десятки будущих декабристов.

Итак, по боевому опыту и качеству высшего командного состава русская армия в 1812 г. почти не уступала наполеоновской. В двух отношениях она, безусловно, превосходила противника. Во-первых, она была национальной армией, более однородной и сплоченной, чем разноплеменное воинство Наполеона, а во-вторых, ее отличал несравненно более высокий моральный дух: солдатская масса одушевлялась патриотическим настроением, ненавистью к захватчикам и желанием освободить от них свою Родину, победить или умереть. Г.Р. Державин отразил это настроение в проникновенных строках, обращенных к России: