Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук

люстра на потолке, чуть мягче светили бра в розовых тонких абажурах. Пахло ванилью и миндалем, булками, свежесваренным кофе -низкосортным, такие теперь времена, но все же кофе, а не жженым ячменем; сухо щелкали пробки от шампанского. Мурлыкал граммофон, сентиментальные немецкие вальсы навевали уютные грезы, малиновые шторы скрывали бушующую за окном осеннюю бурю, снег и ветер вперемешку с мелким колючим дождем.

Два просторных зала кафе-кондитерской «Шарле» были заполнены почти до отказа. Дамы в элегантных нарядах улыбались своим спутникам, офицерам и штатским, а мужчины старались превзойти друг друга в остроумии и галантности… Немцы и австрияки, если и чувствовали себя растерянными и подавленными после недавних известий о капитуляции Германии, тоже держали фасон, как будто все еще были хозяевами положения. Русские и украинцы, будь то «сечевики» или «гетманцы»25, сидевшие по соседству, вели себя чинно, пристойно, но нет-нет да и посматривали на немчуру со скрытым злорадством: ну что ж, дорогие гости, погуляли у нас, отдохнули – пора и честь знать… Разобрались с вами – теперь руки развязаны, разберемся и с большевиками, и с прочими выскочками, кому неймется Бога за бороду схватить, со всей сволочью, что повылезла из темных углов, чуя смутные времена. Все исправим, все вернем, как было.

А музыка играла себе. Официанты по-балетному скользили между столиками, расставляли блюда, открывали бутылки, наливали лимонад и сельтерскую. У дверей порою мелодично звякал колокольчик: входили новые посетители, то парочка, то целая семья -папа, мама, сын-гимназистик, то одинокая барышня, продрогшая на ветру, ищущая укрытие в ванильном тепле кофейни…

– Да-с, ясновельможная пани, вот такие дела нынче на железной дороге… Разбойничают, просто спасу нет, по всему Александровскому уезду. Потрошат поезда, грабят, женщин… мммм… обижают, а если попадается офицер, неважно, наш, немецкий – выводят тут же в степь, да расстреливают.

– Полно вам, Григорий Александрович, вы пугаете дам…

– Я пугаю дам, Иван Петрович? Вольно ж вам меня упрекать! Я мирный человек, преподаватель, но не считаю нужным закрывать глаза на правду. А вот вы, офицер… да и вы, пан Кнышевский… вы же работаете на правительство. Гетман весной обещал нам твердый порядок, и где же он, позвольте спросить?.. Распустили бандитов, живем как при пугачевщине! Даже хуже!

– Ну-ну, профессор, не преувеличивайте. Это не пугачевщина… так, мелкие, разрозненные шайки, забывшие, что такое узда и твердая рука… мы с ними покончим, и скоро.

– Не разделяю вашего оптимизма, Иван Петрович, ох, не разделяю… Что может сделать гетман без опоры на немецкие штыки? А немцы скоро уйдут… вот тогда эти бандиты окончательно закусят удила, я боюсь, как бы им не стало тесно в степи, скучно на железной дороге – не ровен час, начнут нападать на города… аааа, пан Кнышевский, вы краснеете, вижу, вы со мной согласны!

Кнышевский усмехнулся мрачно, покачал головой – и ничего не ответил, подлил шампанского себе и своей даме.

Капитан Иван Петрович Ланской снова попытался урезонить профессора:

– Григорий Александрович, это беллетристика какая-то… романы про Робин Гуда и Рокамболя. Двадцатый век на дворе, где ж это видано, чтобы разбойники из степи или леса совались в города? В наше время воюет и побеждает техника…

– Ах вот как, беллетристика? Так почему же ведомство пана Кнышевского назначило награду полмиллиона гривен за голову некоего народного атамана, батьки Махно?..

Ланской нахмурился:

– Опять эти сплетни про неуловимого Махно… – повернулся к своей соседке, пытливо всмотрелся, ласково, тихо сказал:

– Александра Николаевна, вы не слушайте господина Иртеньева. Ему не хватает в жизни приключений, вот он и сочиняет сказки про разбойников.

– Я и не слушаю, Иван Петрович…

Саша чувствовала, что сестра, встревоженная неуместным разговором про Махно, смотрит на нее, следит, точно кошка за мышью – а сама поедала взглядом блюдо с пирожными, и думала, с какого начать: с ромового, шоколадного или с трехслойного, со сливками и мармеладом. По правде сказать, больше всего хотелось простецкого черного хлеба со свежим маслом и соленых огурцов… но в «Шарле» ни того, ни другого не подавали.

Неугомонный профессор не желал сдаваться, назидательно поднял палец вверх:

– Ах, сказки? Вот послушайте, дамы и господа, что пишут в сегодняшнем «Приднепровском вестнике»… – он вытащил из кармана сложенную газету, развернул, нашел нужное место и, поправив пенсне, принялся читать:

– «По сведениям Департамента державной варты, в ночь на 11 ноября… то есть позавчера, друзья мои! – так… гммм… поезд номер три, шедший из Бердянска, между станцией Гайчур и Гуляй Полем был остановлен неизвестной группой лиц… ограблен железнодорожный артельщик на целых пятьдесят две тысячи восемьсот тридцать девять рублей! Сопровождавший артельщика казак и ехавшие в поезде трое офицеров расстреляны. По сведениям разбойничает шайка Махно, грабившая поезда около станции Пологи!»26 – ну, как вам это, дамы и господа?

– Ну, это уж слишком, Григорий Александрович! – воскликнула Лена и, против всех приличий, выхватила у профессора газету. – Вы что, не видите, что моя сестра сейчас упадет в обморок из-за ваших ужасов!

Саша низко опустила голову, закрыла ладонями лицо, запылавшее огнем… но когда Ланской с преувеличенной заботой попытался напоить ее сельтерской, отстранила его руку:

– Со мной все в порядке, Иван Петрович, не тревожьтесь… просто немного душно.

Сестра наклонилась к ее уху и прошептала:

– Ты в самом деле хорошо себя чувствуешь?.. На тебе лица нет!

– Я хорошо себя чувствую…

– Может, проводить тебя в дамскую комнату? Или просто поедем домой?..

– Леночка, нет. Успокойся, не надо портить вечер нашим гостям…

Слово за слово – беседа за столом возобновилась, но уже не касалась Махно, о чем Саша очень сожалела… жадно посматривала на газету, отобранную сестрой у профессора, и раздумывала, как бы незаметно завладеть ею, чтобы прочесть всю заметку насчет ограбления поезда под Гайчуром.

«Кто же, интересно, там гулял?.. Щусь со своими хлопцами… или в самом деле сам Нестор?.. А что мое письмо, смог ли Юра передать ему?.. Ах, если бы точно знать, что он его получил…»

Мимо столика, шурша юбками, проплыла изящная барышня, в строгом однотонном платье, с рыжими локонами, красиво спадавшими на шею из-под модной темной шляпки с вуалью… мельком взглянула на Сашу, на ее спутников – и двинулась дальше, куда указывал идущий впереди метрдотель.

Саша, сама не зная почему, стала смотреть ей вслед… она была мало похожа на блоковскую Незнакомку в упругих шелках, дышащую духами и туманами, но шлейф аромата, тянувшийся за ней… ооо… вот он-то казался знакомым… знакомым настолько, что впору спросить себя – не повредилась ли в уме? Откуда здесь, в кофейне «Шарле», пропахшей ванилью и сладостями, на коже незнакомой барышни, этот запах пряного табака, пороха и горячей степи с медовыми травами, лишь слегка оттененный, замаскированный тонким одеколоном…

«Нет, нет, нет, перестань, перестань… не может быть, это не он, не он!»

Против воли, Сашин взгляд приклеился к «барышне», притянулся, точно магнитом, проник под шляпку, за вуаль… и встретился, столкнулся с ответным взглядом – свирепых синих глаз…

«Нестор!..»

Губы шевельнулись сами собой, беззвучно повторяя имя, к ней обращались сестра и спутники, что-то спрашивали – она не слышала. Встала, чтобы подойти, приблизиться, еще не зная – зачем, что сказать, что предпринять… заметив ее маневр, тут же встала и «барышня», сама пошла навстречу.

Саша отчего-то перепугалась, подумала, что вот сейчас, как в имении Миргородских, Нестор выхватит маузер, спрятанный в складках одежды, и выстрелит, и сейчас же начнут стрелять другие, сообщники, приехавшие с ним, до поры до времени сидевшие тихо, но только и ждавшие атаманова сигнала.

– Машенька? – воскликнула она. – Машенька! Боже мой, это ты?.. Ты в Екатеринославе?.. Ах, как же я рада! – и, вся дрожа, с бешено бьющимся сердцем, бросилась обнимать «подругу»… щекой прижалась к щеке… холодной, гладко-прегладко выбритой… к его щеке.

Железные руки обняли в ответ – так крепко, что не вздохнуть – знакомый голос сказал на ухо:

– Машенька так Машенька, будь по-твоему, любушка… с кучерями только обережно, не оконфузь… не то стрелять придется.

Глава 18. «Машенька»