Этот маленький город - Юрий Николаевич Авдеенко

его отвлекло бы людей от важных, неотложных дел, от решения серьезных задач, и это было бы на руку лишь противнику. А капитан и командующий без громкой фразы поняли, что служит Иван своей Родине, этому русскому небу, пахнущей порохом земле, служит людям, на ней живущим.

Сильно потрепанный полк майора Журавлева сняли с передовой и перебросили в Георгиевское на отдых. Тогда-то и отпросился Иноземцев у майора съездить в Туапсе к часовому мастеру. Журавлев выписал ему отпускное предписание на двое суток. Ваня помылся в речке, надел свежее белье, новое обмундирование. Взял вещмешок с сухим пайком и на попутной машине покатил в город.

В Туапсе Иноземцев был однажды. Они ехали на машине из Геленджика по верхнему Новороссийскому шоссе. И судоремонтный завод, и порт, и прилегающие к ним улицы простирались внизу. Разрушения попахивали битым кирпичом и копотью, но еще много деревянных домов и белых каменных коттеджей с тяжелыми балконами и легкотелыми островерхими башнями на крышах были целыми. И деревья затемняли улицы. И электрические провода шли от столба к столбу, а не валялись в кюветах, словно мусор.

И все это каких-нибудь полтора месяца назад.

То, что увидел Иноземцев сейчас, спрыгнув с машины, было, как легкая контузия. Хотелось закрыть глаза и долго растирать виски руками. Развалины слева, развалины справа… Поперек шоссе баррикада и словно дверь – узкий проход, который в любую минуту может быть закрыт приткнувшимися рядом ежами.

Две женщины с противогазами через плечо сидели на камне возле баррикады. Между ними на тряпице стояли пол-литровые банки с камсой и лежал черный хлеб.

– Приятного аппетита, – пожелал Иноземцев и спросил про часовую мастерскую.

Одна женщина, с красивым немолодым лицом, поднялась и сказала:

– Мастерскую возле колхозного рынка разбомбили. Если где есть в городе часовщик, то на Грознефти. Вот по этой дороге… Там спросите.

Иван пошел по дороге, на которую указала женщина. Слева за переездом, в низине под маскировочными сетями пряталась зенитная батарея. Она охраняла мост через речку Туапсинку. Движение на дороге днем было незначительное. Оно резко возрастало ночью, когда было темно и авиация противника не могла производить прицельного бомбометания.

День приходил солнечный, но не жаркий, потому что ветер разыгрался северный. И листья с тополей долго вертелись в воздухе, прежде чем опуститься на землю. И они еще скользили по шоссе, на котором все-таки уцелел асфальт, подгоняемые ветром, цеплялись за короткую траву, паутинящую на обочине, трепыхались немного, а потом замирали до следующего порыва.

По левой стороне тянулась длинная каменная стена нефтебазы. Огромные баки были окрашены в разные цвета, чтобы немецкие летчики приняли их за сопки. Справа широкую площадку прорезали низкие бараки флотского экипажа. Длинный матрос с длинной винтовкой стоял у входа на КПП.

Иноземцев спросил у него про часовую мастерскую. Тот ответил, чтобы Иноземцев шел к Дворцу культуры нефтяников, напротив через дорогу есть мастерская.

Длинный матрос не обманул. Мастерская оказалась рядом с хлебным магазином. Но на ней – замок, а окна заколочены голубой фанерой, на которой намалеваны круглые часы с фигурными стрелками.

Хлеба в магазине не было. И продавщица клеила хлебные талоны. Они лежали разного цвета: желтого, розового, зеленого. Детские, рабочие, иждивенческие…

– Здравствуйте, – сказал Иноземцев.

– Хлеба нет, кукурузы тоже, – ответила продавщица, не поднимая головы.

– Я не за хлебом, – спокойно произнес Ваня.

Продавщица посмотрела на него. Увидела орден. И выражение лица ее изменилось.

– Здравствуйте, – сказала она очень дружелюбно.

– Я вас спросить хотел… Мастерская эта навсегда закрыта?

– На время войны.

– Ясно.

– Здесь два часовых мастера было. Паренька в армию призвали. А тот, что постарше, эвакуировался.

– Больше в городе мастерских не водится?

– Трудно сказать. Все теперь перепуталось. Не знаю.

– Ну спасибо. А с хлебом, что же, так плохо?

– Утром был.

Он опять вернулся в город. Прошел к рынку. Затем к морю. В порту волны плыли совсем маленькие. И ветер давил на них. И они рябились в ответ. И плескались на гальку почти бесшумно. Потом завыла сирена. Иноземцев понял, что порт не самое безопасное место во время тревоги, и пошел прочь, мимо искореженного Дома моряков, в развалины. Не будут же фрицы бомбить развалины…

Когда начали стрелять зенитки, он шел по скверу. И вышел прямо на бомбоубежище. Оно было вырыто между деревьями: яма, два наката бревен и долгая, будто над могилой, куча земли.

Он поспешил в убежище, потому что уже свистели бомбы, и вначале подумал, что убежище пусто, но вскоре различил в дальнем углу серую фигурку. Обрадовался: не одиноко. Он увидел два больших настороженных глаза. И догадался, что перед ним девушка. Она сидела на корточках, обхватив накрытые подолом платья колени. Рядом на земле лежал узелок.

– Второй раз за сегодня, – сказала девушка.

Иноземцев не знал, что ответить, так как присутствие девушки, лица которой он еще и не разглядел, неожиданно смутило его. Он пробурчал:

– Обормоты проклятые…

Девушка промолчала. Только повернула голову и смотрела мимо Иноземцева в сторону входа.

Земля стала дрожать и сыпаться между досками, которыми были обшиты стены.

– Это далеко, – сказал Иноземцев. – Это метров за триста, а может, и за четыреста.

– Все равно, – пугливо сказала девушка.

Теперь он присмотрелся к ее лицу. И оно показалось ему свежим и хорошим. Молоденькая. Лет восемнадцать. Потом вспомнил: в темноте все кажутся красивее. Нет, но она все равно хорошенькая. И лет ей никак не больше девятнадцати.

– Нервно здесь жить, – сказал Иноземцев. – Паршивее, чем на фронте.

Нюра вздохнула и согласилась тихо:

– Одуреть с бомбежками можно…

– Давно бы на фронт подалась…

– Отец у меня хворый, туберкулезный. В горах мы прячемся. На Пасеке. Поселок такой есть.

– Не слышал.

– Он маленький.

– Сюда как попала?

– За мукой пришла. Мать в городе работает.

– Звать-то как?

– Мать? Софья Петровна.

– При чем тут мать? Тебя!

– Нюра.

– А я Иван Иноземцев. Не слыхали?

– Нет.

– Газет не читаешь, – вздохнул Иван.

– Сроду их не читала, – призналась Нюра и, помедлив, спросила: – А это какой орден будет?

– Ленина.

– Я так и подумала.

А Иван думал о другом. И очень крепко. И никак не мог решить: положить ли ей руку на плечо или нет. Ведь такой случай проморгаешь, рассказать ребятам неудобно будет. Девчонка – сама наивность. И видать, ладненькая.

– Скажите, а трудно…

– Что трудно?

– Подвиг выполнить.

– Ну как… Нет. Что же трудного? Поставили задачу – и выполняй. Когда сам себе задачу ставишь, труднее получается.

Он протянул руку к ее плечу. Она вопросительно вскинула голову. И он увидел, какой у нее красивый, гладкий подбородок. И шею